Эрвин Штриттматтер - Тинко

День весь белый, точно молочный. С утра пила нашего солдата хрипит в риге. На минутку он выходит, оглядывает двор и окна дома. Затем украдкой приносит какие-то доски и планки. Я потихоньку подбираюсь к большим воротам риги. Через щели и дырки от сучков мне видно, что наш солдат строит маленький домик. Вдруг его пила перестает визжать. Солдат выпрямляется и смотрит в мою сторону. Неужто он меня заметил? Я скорей бегу в дом.

К обеду у нас фасолевый суп. В супе плавают кусочки нутряного жира. У дедушки на усах застряла шелуха от фасоли. Он стучит ложкой по тарелке и спрашивает дядю-солдата через стол:

— Что это опять за безобразие?

— Ты о чем?

— Сам знаешь!

Дядя-солдат не поднимает глаз от тарелки. Начал было свистеть сквозь зубы, как он это обычно делает, но одумался и дует на ложку, словно она горячая.

Бабушка замечает:

— Зима на дворе. Пусть коротает время, как ему хочется, — и добавляет себе уксусу в суп.

Солдат благодарит ее добрым взглядом.

— Ему бы отдыхать да отдыхать, — говорит дедушка так, как будто наш солдат вовсе не сидит тут, за столом.

Дядя-солдат откладывает ложку в сторону.

— Довольно! — произносит он и грустно смотрит на меня. — Надоело мне это! Я парнишке хотел к рождеству подарок сделать.

— У меня в доме кроликов не будет!

— Удавленные зайцы тебе небось милей, а? — резким голосом вдруг спрашивает солдат.

— Десять кроликов пожирают столько же корма, сколько нужно на одну свинью, — отвечает ему дедушка.

Теперь-то я догадываюсь: в риге мне дядя-солдат кроличий домик мастерил.

— А я хочу крольчат, дедушка! — кричу я.

— Тебя не спрашивают! — сердится на меня дедушка и стучит ложкой по столу.

Дядя-солдат выходит из-за стола. Он так и не доел фасолевого супа. Бабушка вытирает стол краешком фартука. А вытирать-то там вовсе и нечего.

— И надо ж было тебе мальчонке рождество испортить! Грубиян ты! — сердится бабушка на дедушку.

А тот как ни в чем не бывало продолжает хлебать фасолевый суп. Кусочки нутряного жира один за другим исчезают у него за усами.

— Я куплю тебе поросенка, Тинко. И все, что к нему полагается. А кролики эти еще снюхаются с крысами, и пиши пропало! Все равно что сам черт у нас во дворе поселится.

— Не хочу поросенка! Грязные они! Не хочу! Я хочу домик маленький! Кроликов хочу!

— Чистенького, беленького поросеночка тебе купим. Гладенького и кругленького, точно тыква. А зимой мы из него колбаску сделаем, вкусную колбаску!

— Не надо мне тыквенного поросенка! Кролика я хочу!

— Заткнись! — вдруг кричит на меня дедушка и ударяет кулаком по столу.

Так кроличий домик и остался недостроенным стоять в риге.

Снег какой-то мокрый. Солнышко понемногу слизывает его. Но скоро ему это надоедает, и оно ложится спать, укрывшись толстыми, мягкими облаками. Ночью из лесу выскакивает ветер. Точно сумасшедший, он воет во дворе, треплет нашу липу и маленькие сливовые деревья в садике. Наутро в снежном покрывале появляются дырки. Это их голодный ветер проел. Обжора он страшный — все жрет и жрет, пока весь снег не исчезает, а воздух не делается влажным, будто это он воды и снега насосался.

— Ай-яй-яй! Как бы наши озимые не пропали! — жалуется дедушка, греясь у печки. — Ни снега, ни весны — не к добру это.

Мне надо уроки делать. Нам задали написать все, что мы знаем про зайцев.

«Что мы знаем про зайцев? Я знаю, что зайцы грызут рождественскую капусту. Съел ее раз, съел ее другой, а потом взял да повесился в петле. Теперь-то он уж больше не голодает…»

Вечно наш дедушка чем-то недоволен. Все-то он ворчит. Вот и сейчас:

— Чего это ты все пишешь и пишешь? Чернила переводишь, бумагу переводишь. И зря! Земледельцу что знать надобно? Про погоду, понял? В ней-то вся загвоздка. Что у нас в балансе получается? Без жены крестьянин проживет, а вот без хорошей погоды — никак. Говорил вам учитель, что когда новолуние — мороз крепчает?

— Нет, не говорил, дедушка… «У зайца…»

— Брось ты своего зайца! А говорил он вам, что сеять надобно, когда полнолуние?

— Нет, не говорил, дедушка… «У зайца уши длинней, чем у свиньи…»

— Дались тебе его уши! Стало быть, и про полнолуние он вам ничего не говорил? Хорош учитель, ничего не скажешь! А что он делал до того, как его к вам учителем прислали?

— Пекарем он был.

— Ну вот, сам видишь, какой может быть из пекаря учитель? Откуда ему знать, когда сеять, когда жать? Возится в муке да лапищи свои потные об тесто вытирает… А учитель не рассказывал вам, что, когда такой пекарь озлится на кого, он в тесто харкает?