Эрвин Штриттматтер - Тинко

Во многих домах сегодня стынет суп: ребятам не до обеда. Но родители не все одинаково смотрят на приглашение в Польшу.

— Неужто вы в Польшу собрались?

— Да, в Польшу, мама.

— Ишь ты! Туда ведь все больше те, кто в партии, ездят.

— А у нас пионеры поедут!

— Да ты разве не записан у них?

— Записан-то записан, но поедут только самые лучшие. Двадцать лучших пионеров.

— А ты разве не лучший?

— Да уж я стараюсь, мама.

Дома у маленького Кубашка дело оборачивается по-другому:

— Нельзя тебе ехать в Польшу, сыночек, упаси бог!

— А почему нельзя, мама? А вдруг я буду двадцатым самым лучшим?

— Нет, нет, избави бог!

— А ему-то какое дело?

— Игнатию еще попадешься. Тогда все пропало.

— Какому Игнатию, мама?

— Тому самому, который у нас работал, когда война к концу пошла.

— А почему мне нельзя ему попадаться? Он меня возьмет на руки и начнет тискать. Ты же сама рассказывала, как он брал меня из колыбельки и тискал.

— Рассказывала… А потом он злой стал. Хорошо еще — дом не спалил; от такого только и жди какой-нибудь пакости.

— А с чего это вдруг он стал злым, мама? Может, потому, что я громко кричал, когда он меня тискал?

— Да он… отец твой его как-то побил малость. Иначе никак нельзя было.

— А зачем он его побил?

— Перестань! Нельзя тебе ехать в Польшу, я сказала… Никакого с ним сладу не было… все за девками бегал… покоя им не давал.

— А почему ему нельзя было за девками бегать? Маленький Препко всегда за ними бегает, а его никто не бьет.

— Поляк он был. Отвяжись! Ешь вот!

В замке освободилась вторая квартира. Из старой школы выходит фрау Бограцки и направляется в замок. Она идет к фрау Вурм.

А разве они не в ссоре? В ссоре-то они, конечно, в ссоре, но не может же ссора длиться семь лет. Надо ведь как-то жить друг с другом.

— Здравствуйте, фрау Вурм!

Фрау Вурм подозрительно косится на гостью:

— Здрассте.

— Фрау Вурм, я хотела…

— Квартира уже занята. Детский сад в нее въедет.

— Да я не из-за квартиры пришла. Я насчет дыры в стенке… Вы же понимаете, что вся ссора у нас вышла из-за этой дыры.

— Да что вы все «дыра» да «дыра»! Нет здесь никакой дыры! Что вам еще надо?

— Да я хотела… если бы у меня был сын… я хотела вас предупредить. Если бы у меня, как у вас, был сын, я бы его в Польшу ни за что не пустила. Ни за что! Вы же представить себе не можете, что они с нами сделали! Ваш сын… уж не хотите ли вы, чтоб он оттуда вернулся босиком, в одной рубашке? Такого ведь и врагу своему не пожелаешь.

— Что ж они такое с вами сделали? — спрашивает сам Вурм из другой комнаты.

— С двумя узелками и одним чемоданом они нас по миру пустили! Вот!

— А вы что, хотели и дом с пристройками, все хозяйство погрузить на тележку и увезти?

— Нет, конечно, нет. Но они ведь могли нас оставить там.

— Вы всё жалуетесь, что вам там плохо было, а теперь вдруг «оставить там»?

— Что ж, в конце концов там все-таки лучше, чем здесь. Всё, всё они у нас отобрали!.. А вы сами-то будто и не потеряли ничего? Совсем уж как партийный рассуждаете.

— Тише, тише! — Фрау Вурм старается утихомирить фрау Бограцки. — Не трогайте вы его, не наступайте на любимую мозоль.

— А разве он тоже в партии? — шепотом спрашивает фрау Бограцки.

— Нет еще, но вот-вот поступит, — шепчет ей в ответ фрау Вурм. — Я-то их тоже не очень жалую. Вернули бы нам сперва все, чего мы лишились… Тише!

— Ваш-то, наверно, все вперед выйти хочет? — уже чуть слышно говорит фрау Бограцки.

— Тсс! Сами знаете: стоит только мужикам выбраться из первой беды, они сразу в политику. Давно бы уже себе лбы порасшибали, не держи мы их в ежовых рукавицах.

— О моем я этого не могу сказать. Он все говорит: раньше ты, мол, хоть что-то значил…

На кухне появляется сам Вурм:

— Незачем шептаться, уважаемая фрау Бограцки. У нас говорят вслух.

— Да мы вам помешать боялись.

— Мешать там или не мешать — не в этом дело. Кстати, я вчера прочитал в газете, что нужны часовщики.

— Что вы говорите? Часовщики?

— Да-да, я сам читал.

— Знаете, это моему мужу подошло бы. Он стал бы работать по специальности, мог бы выдвинуться… — И фрау Бограцки как ветром сдуло.

А у нас дома о приглашении в Польшу не говорят. Дедушка все сохнет да сохнет, как печеная груша в духовке. Голова у него стала совсем белая, словно у него под шапкой залежался прошлогодний снег. С нами дедушка почти не разговаривает; за обедом вроде и не видит никого. Когда он один, он все что-то бормочет себе под нос, потом вдруг как трахнет кулаком по столу, встанет и пойдет во двор или на поле.