Эрвин Штриттматтер - Тинко

— Стефани, дядя Маттес у вас?

— А я думала, он у вас.

— Нет, у нас его нет.

— Ты что в будни новый костюм надел?

— Да нет, это я его только сегодня надел.

— Потому что ваш дядя Маттес приехал?

— Дедушка наш сбежал.

— А я его видел, — вмешивается большой Шурихт.

— Где?

— Он в кимпельский лес пошел. Я ему говорю: «Здравствуйте», а он вытаращил на меня глаза, будто я хомяк ободранный, и прохрипел: «Нора кротовья»… Ваш дядя Маттес много водки с собой привез?

— Да он… он… А дедушка с тележкой был?

— Нет, только с топором. Он, наверно, пошел слеги рубить.

— Думаешь, он в лес пошел?

— Думаю, да.

Когда я прихожу из школы, дедушки все еще нет дома. Бабушка хлопочет, как всегда. Работе-то никакого дела до того нет, что у нее руки трясутся: она и от трясучих рук не отказывается.

— Ты не видел дедушку, Тинко?

— Нет, я не видел дедушку. Шурихт видел.

— Где он?

— Слеги рубит.

— Слава тебе, господи! Слава тебе, всемилостивый!

Но дедушка вовсе не рубил слег. Он тогда бы в наш лес пошел. Да он, наверно, и сам не знал, зачем он в лес пошел. Может быть, он хотел на зандбергской дороге подкараулить дядю-солдата и убить его? А быть может, он захватил топор, чтобы вернуть дядю Маттеса? Он ведь теперь не на кого-нибудь одного злится. Дедушка теперь злится на весь белый свет. Некоторое время дедушка все кричал в лесу. На его крики сбежались дровосеки. Думали, не случилось ли какого несчастья.

— Ты что, Краске, животом мучаешься? Что у тебя?

— Нора кротовья у меня, окаянные! Пошли прочь! Неужто честному землеробу в лесу уж и петь нельзя?

— А, вон оно что! Это, стало быть, ты пел? Тогда другое дело. Да-да! Иной раз ведь и не знаешь, что от радости готов сделать. Твой Маттес, говорят, вернулся?

Но дедушка уже больше не обращал на них внимания:

— Кончено! Все кончено!..

Вот ведь беда: как ни повернешься, всегда больное место заденешь! В лесу и то дедушке не удалось выплакать свое горе. Тогда он пошел в трактир и заказал сразу три рюмки водки.

— Еще кто придет? — спросил трактирщик Карнауке, с опаской поглядывая на взлохмаченного, дико озирающегося дедушку.

— А кого тебе еще надо, пивная ты бочка? Честному землеробу нельзя уж и три рюмки водки выпить? Жалко тебе, что ли?

Нет-нет, трактирщику водки никогда не жалко. Он рад бойкой торговле. Дедушка опрокинул все три рюмки подряд, передернулся и уставился в одну точку. Казалось, будто он прислушивается, как водка разливается у него по жилам. Потом заказал еще три рюмки и вроде повеселел немного.

— Это не я один, это мы втроем пьем, с наследничками, — сказал он трактирщику. — Да-да, с наследниками. Они-то не хотят со мной пить. Ну что ж, я и один выпью! Наливай еще!

Дедушка выпил девять рюмок водки, потом вдруг отвернулся от стойки.

— Кончено! Все кончено! — произнес он, словно отмахиваясь от чего-то.

Трактирщик даже денег с него не потребовал: уж очень грозно сверкал топор у дедушки под мышкой.

Потом дедушка пошел к другу Кимпелю. Есть же еще, слава богу, у него друг!

А Лысый черт как раз наряжался в дорогу: в Берлин, в Шенеберг. На диване стоял приготовленный рюкзак с яйцами.

— Смотри на мешок не сядь, Краске-хозяин. Там цыплята. Те, что еще из скорлупы не вылупились, — предупредил он дедушку.

Да-да! «Краске-хозяин» — так и сказал. Эти слова для дедушки слаще музыки. Здесь, у друга Кимпеля, дедушку уважают, уважают, как ровню, и все такое прочее. У дедушки уж язык начал заплетаться.

— Что это с тобой, Краске?

— Хозяин! — добавляет дедушка.

— Что?!

— «Краске-хозяин» надо говорить!

— Довольно болтать! Некогда мне. Не видишь разве?

— В балансе оно что? Дрянь ты, а не человек, коль доброе дело примешь, будто это тебе гнилое яблоко! Пришел спасибо вам сказать, хозяин, за пальто внучку!

Дедушка совсем забыл, что это фрау Клари мне пальто сшила. Лысый черт ничего, конечно, не знал ни о каком пальто.

— Так вот оно как… А пальто теплое. Хорошее пальто. Внук-то уж бегает в нем. К чести вашей и всего вашего рода!

Ну что это за дедушка у меня! Не понимает разве, что люди смеются над ним!

— Ладно, ладно уж! — ответил Лысый черт, повязывая зеленый галстук.

А почему бы ему, Кимпелю, и не принять похвалы бедняка, даже если она не заслужена? Сами же напрашиваются. Лысый черт все вертелся перед зеркалом, но в то же время внимательно поглядывал на дедушку, который сидел на диване.

— Люди-то говорят, ты от обоих теперь избавился? И от младшего тоже?