Владимир Добряков - Недолгие зимние каникулы

Я чуточку успокоился: газеты со снимком Грека, по всей вероятности, не видел. Иначе не говорил бы сейчас таким тоном, не смолчал бы.

Он завязал нитку, отстриг концы, потом взял валенок, сунул носок в лыжный ремень и натянул резину на задник. Резина прижимала крепко, но сам валенок в широком ремне болтался. Грека почесал за ухом, крякнул с досады: надо было расшнуровывать завязку, уменьшать ремень…

Я сидел рядом на табуретке и сверху смотрел на Греку, на то, как он мучается с узлом, смотрел на его лыжи. Лыжи, прямо сказать, неважнецкие. Старые, поцарапанные, краска облупилась. И не по росту. Полметра прибавить — было бы как раз.

«Ну ладно, велосипед дорогая вещь, но лыжи-то почему не купит ему?» — подумал я о Грекиной матери. Я опустил руку в карман, потрогал слоника. Он был гладкий и теплый — нагрелся возле ноги. Вон там ему и место. Я смотрел на комод, где за стеклом друг за дружкой стояли шесть слоников. Между четвертым и пятым…

Наконец Грека одолел непослушный узел.

— Ты сам-то на лыжах уже ходил?

— На санках катался… — Помедлив, я добавил: — На коньках тоже.

— Куда ходил? В Комсомольский парк? Лед там хороший?

И снова я помедлил с ответом. Но секунды две-три, не больше. Эх, зачем скрывать? Была не была, скажу. Все равно узнает. Сам газету не увидит, другой кто-нибудь покажет-Тогда хуже будет.

— Не в парке. Во дворе катался. Там каток залили.

— Где это?

— По нашей улице. Дом сорок восемь. Там Климов как раз живет.

— Алешка, что ли?

— Ну да. И Сапожкова там живет. У них двор большой, удобный.

— А в хоккей играют?

— Конечно.

— А ты? — Грека пытливо посмотрел на меня.

— Тоже играю. У нас команда. Капитан — Климов.

Ударом кулака Грека отшвырнул валенок в угол комнаты, словно забыл, что через минуту он снова ему понадобится.

— Капитан! Барахло твой Климов, а не капитан!

Я разжал пальцы, и слоник остался лежать в кармане.

— А ребята довольны, — упрямо сказал я. — Он справедливый. Играет хорошо. И вообще, сделать Что, придумать — он первый. Снежную бабу слепить — тоже он придумал.

Грека едва не повалился от смеха:

— Ну, ехал Грека! Ты даешь, Борька! Снежную бабу! Ой, уморил!

— Не смейся. Рано смеешься. — Я вытащил из кармана пальто газету. — Вот, почитай, какая это снежная баба.

— В газете напечатано? — Лицо у Греки стало серьезным.

Пока он читал заметку, я злорадно улыбался, но потом вспомнил, что там, в конце, вместе с фамилиями Алеши и Марины указана и моя фамилия, и с беспокойством подумал: «Ох, психанет Грека…»

Грека дочитал заметку и почему-то не «психанул». Помолчал задумчиво, постучал ногтем по широкому верхнему зубу.

— Значит, в хоккей играете?

— Играем.

А он снова постукал по зубу:

— Алешка, значит, капитан?

— Капитан.

— Так-так… А свет на катке есть?

— Какой свет? — не понял я.

— Вечером горят лампочки?

— Не горят. Мы днем тренируемся.

— Значит, не горят?

— Да откуда там лампочки!

— Хорошо… — Грека поднялся, сходил в угол за валенком. — Хорошо. Это нам и нужно… Ты, Бориска, пойди потренируйся сегодня, а завтра — хватит.

— Опять что-то задумал? — подозрительно спросил я.

— Шевелится идейка… Еще один урок проведем. Вот какой урок! — Грека сжал кулак. — Слушай и запоминай: сбор назначаю на сегодня, у моего дома. В одиннадцать часов вечера. Только не говори, что поздно, что мамочка не отпустит. Придумай что-нибудь. За Котькой я сам схожу.

Я вконец встревожился. С трудом сдержал волнение:

— Сказать-то можешь, что задумал?

— Потом узнаешь. Вечером.

— Нет, тогда не жди меня. Не пойду.

— Как это не пойдешь? Ты член нашего клуба! Забыл?

— Помню. Только все равно не пойду. Мы с Котькой у тебя кто? Пешки? Рабы? Мы так не уговаривались. Не пойду! Может, ты задумал убить Климова.

Грека даже валенком на меня замахнулся:

— С ума спятил! Чокнулся, да?

— Кто чокнулся — неизвестно.

— Ох, и глупый ты, Борька! — Грека вновь опустился на колени и примерил в ременной петле валенок. Остался доволен. — Надо же сказануть такое — убить! Ох, глупый. А дело пустяковое совсем. На катке вашем — лед? Лед. Значит, скользко. Выйдет какой-нибудь малыш — упадет, разобьет носик. Больно. Заплачет. Кому приятно? А мы лед песочком посыплем. Малыш и не упадет. Еще лучше — золой. Ведерко золы я достану. Беру на себя. Видишь, сколько на себя беру — Котьку, золу… Тебе пустяк остается: прийти в одиннадцать часов к моему дому. Договорились?

Я, когда про песок услышал, опять хотел было заартачиться, да вдруг смекнул: ни к чему это. Наоборот, всякое подозрение нужно усыпить.