Форрест Картер - Образование Маленького Дерева

Конец ее хвоста вибрировал все быстрее и быстрее, отчего жужжащий гул становился все громче. Потом ее голова, по форме похожая на большой остроконечный треугольник, стала легонько покачиваться, вперед-назад, вперед-назад, потому что она раздумывала, в какую часть лица меня укусить. Я знал, что она вот-вот на меня бросится, но не мог шевельнуться.

Тень упала на землю, на меня и змею. Я совсем не слышал звука шагов, но я знал, что это дедушка. Спокойно и негромко, будто речь шла о погоде, дедушка сказал:

— Не поворачивай голову. Не шевелись, Маленькое Дерево. Не моргай глазами.

Я так и сделал. Змея поднимала голову все выше, готовясь на меня броситься. Мне казалось, она будет подниматься бесконечно.

Вдруг дедушкина большая рука оказалась между моим лицом и головой змеи. Рука замерла на месте. Змея подобралась еще выше. Она зашипела, и жужжащий гул стал непрерывным. Если бы дедушка чуть шевельнул рукой… или дрогнул, змея укусила бы меня прямо в лицо. Я тоже это знал.

Но он не дрогнул. Рука застыла, как каменная. Я видел, как вздулись вены на запястье. Показались блестящие бисеринки пота, яркие на фоне медной кожи. Но рука оставалась на месте, без малейшего движения, без малейшей дрожи.

Змея бросилась, стремительно и с силой. Она впилась в дедушкину руку как пуля; но рука так и не шелохнулась. Я видел, как иглы клыков глубоко вонзились в кожу, и половина дедушкиной кисти исчезла в ее челюстях.

Другой рукой дедушка схватил змею за шею у самой головы и сдавил. Змея оторвалась от земли и обвилась кольцами вокруг дедушкиной руки. Она била дедушку по голове гремучим хвостом и хлестала им по лицу, но дедушка ее не выпускал. Он душил змею свободной рукой, пока я не услышал, как хрустнул хребет. Тогда он швырнул ее на землю.

Дедушка сел и выхватил свой длинный нож. Он поднес нож к руке, куда укусила змея, и сделал глубокие разрезы. По руке и предплечью потекла кровь. Я подполз к дедушке… потому что я был слаб, как простокваша, и не мог сам подняться. Я кое-как встал на ноги, цепляясь за дедушкино плечо. Он высасывал кровь из ножевого разреза и сплевывал на землю. Я не знал, что делать, и я сказал:

— Спасибо, дедушка.

Дедушка посмотрел на меня и улыбнулся. Рот и все лицо у него были измазаны кровью.

— Тысяча чертей! — сказал дедушка. — Мы показали этому сукину сыну, а?

— Да, сэр, — сказал я. — Мы показали сукину сыну. — Я повторил дедушкино «мы», и мне стало немного легче, хотя я не мог припомнить, чтобы принимал в «показывании» большое участие.

Дедушкина кисть стала раздуваться, становилась больше и больше. Она начала синеть. Он взял длинный нож и разрезал рукав из оленьей кожи. Вся его рука до плеча была вдвое толще другой. Мне стало страшно.

Дедушка снял шляпу и стал обмахивать лицо.

— Жарко, как в адской печи, — сказал он. — Однако не по сезону.

Лицо у него было какое-то странное. Теперь стало синеть и все предплечье.

— Я пошел за бабушкой, — сказал я и собрался идти. Дедушка посмотрел мне вслед. Его глаза глядели куда-то вдаль.

— А я, пожалуй, останусь, — сказал он, спокойный, как булка с маслом. — Отдохну немного и приду.

Я побежал по Теснинам, и, как мне казалось, мои ноги почти не касались земли. Я плохо видел, потому что глаза мне слепили слезы, хотя я и не плакал. Когда я повернул в ущелье, грудь у меня горела как в огне. Несколько раз я падал, иногда падал в ручей, но тут же поднимался на ноги. Я бросил тропу и побежал напрямик, через заросли и колючки. Я знал, что дедушка умирает.

Дом казался перекошенным, как в сумасшедшем сне, когда я вылетел на поляну, и я хотел закричать, позвать бабушку… но не мог издать ни звука. Я рухнул в двери кухни — прямо на руки бабушке. Бабушка подняла меня и смочила мне лицо холодной водой. Она посмотрела на меня, спокойно и твердо, и сказала:

— Что случилось? Где?

Наконец я выговорил, задыхаясь:

— Дедушка умирает… змея… ручей…

Бабушка выпустила меня из рук, отчего я с размаху бухнулся на пол.

Она схватила сумку и бросилась вон. Даже сейчас я вижу ее перед собой: широкая юбка, струящиеся позади косы и крошечные ноги в мокасинах, летящие над землей. Она умела бегать! Она не сказала: «О Господи!» Она вообще ничего не сказала. Она ни секунды не колебалась. Она не оглядывалась. Я стоял на четвереньках в дверях кухни и кричал ей вслед:

— Не дай дедушке умереть!