Павел Карпов - Черная Пасть

- Оля, послушай, пожалуйста, о чем он рассказывает!.. Стихи о Луговском. Я понимаю старого ворчуна, и Гордиенко тоже... Он имел право так писать о большом человеке. - Олеша встал и для чего-то убрал со столика все бумаги, оставив на виду лишь карандаш. - Писать он мог, но надо ли было в печать посылать?.. Не все написанное ко времени годится. Для меня это - вопрос вопросов. Я пишу, пишу... и больше для себя!

Ольга Густавовна, оказывается, слышала весь наш разговор и он оказал на нее самое благотворное влияние. Хозяйка дома заметно подобрела, предложила мне раздеться и даже сама повесила пальто, а потом любезно приготовила крепкого кофе...

Теперь мы сидели с Юрием Карловичем рядом на кушетке и неторопливо пили терпкий напиток. Я очень явственно помню и другое бурное завихрение в нашем разговоре. Заметив у Олеши интерес к нашему новому альманаху "Ашхабад", я от имени всех друзей попросил его сделать что-либо в ближайший номер.

- Новое издание - это всегда праздник! - сказал Олеша и вдруг игриво прищелкнул пальцами. - Дураком я был бы, не урвав у вас тыщенки две!.. - Громче всех этой простоватой шутке рассмеялся сам же Олеша, никогда не искавший выгоды в своем литературном труде. Он любил похваляться своей главной литературной выгодой в жизни: при награждении видных литераторов, Олеше... простили долг в Литфонде.

- Урву! - с улыбкой повторил Юрий Карлович. - И непременно тыщенки две! Это - звучит!..

Он стал расспрашивать об альманахе и возможностях его перехода на права журнала, об авторах, новых произведениях туркменских писателей, их переводах на русский...

Зашел разговор об очерке. Для каждого издания это один из острейших вопросов. Я посетовал, что находятся у нас литераторы, которые откровенно или скрыто настроены против сюжетных очерков, частенько называя их "облегченными или комолыми" рассказами. Мне хотелось узнать мнение Олеши; очерк я всегда любил и считал, что он может быть - как глубоким социальным, экономическим исследованием, так и, острым событийным явлением, выражением самобытного характера или отражением драматичного, жизненного конфликта, описанного с новеллистической стройностью и художественным умыслом... сюжетно и драматично. Примерно в таких энергических и, быть может, спорных словесах я и выражал Олеше свою точку зрения.

- Втягиваете меня в свой спор? - горячо поддержал разговор Олеша. - Говорю совершенно серьезно, что "Кармен" Мериме я считаю отличным очерком. Это не принижает "Кармен". И я не раз думал об этом. А что сказать про "Ат-Даван" Короленко!.. Это одна из лучших новелл мировой литературы, хотя автор считал ее очерком. В споре об очерке - я на вашей стороне. Написать об этом для "Ашхабада"? Подумаю. Честно говоря, очень хочется написать. Горький говорил, что очерк граничит с исследованием и рассказом... Возможно, что это и так. Вот о "границах" очерка и следует потолковать. И не надо забывать о "Кармен"...

* * *

...В дни Третьего писательского съезда Олеша сидел дома. Я застал его одного... Юрий Карлович был в наглаженном костюме, при галстуке. Сначала я думал, что Олеша собрался уходить из дома, но оказалось - он ждал какую-то особу из Мосфильма для работы над киносценарием.

- Старый чудак принарядился для встречи! - говорил Олеша, ежеминутно оглядывая себя в зеркало. - Предстоит редакция не только сценария, но и моей внешности. У меня сегодня - прием!

После недолгого разговора, в котором главным была какая-то недосказанность, Олеша спросил:

- На съезде будешь?

- Да, у меня гостевой билет...

Юрий Олеша прислушался к шагам за дверью, порывисто встал с кушетки, но шли не к нему: спешили на более верхние этажей...

- На первом съезде мне приходилось от самого Горького отбиваться, а теперь вот никто не тревожит... Видно, мне приписан полный покой. Провожу девицу из Мосфильма и улягусь...

Никто к нему не пришел и он вызвался проводить меня. Далеко отлучиться из дома Юрий Карлович не рискнул, только до Пятницкой. Он хмурился, разговаривал рассеянно и спрашивал у прохожих время. Возле винного, безлюдного в этот час магазинчика, в котором отпускалось в розлив, не сговариваясь, мы остановились.

- Зайдешь? - спросил Юрий Карлович. - У меня сухой закон.

Зашли больше ради уважения к былому, чем из-за потребности. И это было последнее вино, выпитое вместе с Юрием Олешей. Он сам заказал белый портвейн... Мне - два стакана. Себе - один. И три шоколадных конфетки в синем...

В памяти осталась какая-то загадочная, тихая улыбка на лице Юрия Олеши, и его медленная, шаркающая поступь по Пятницкой. После дождя на улице было шумно и весело. Олеша еще раз спросил у прохожего время и сказал, обходя мутную лужицу на углу, у трамвайного поворота: