Павел Мариковский - Черная вдова

Все началось совершенно случайно. Через несколько лет разлуки я решил проведать своих родителей. Они жили в Ташкенте. По сравнению с Уссурийским краем и городом Хабаровском, где я родился и вырос, Ташкент мне показался совершенно другим миром. Здесь все было необычно. Значительную часть города занимали небольшие домики, построенные из глины, замешанной на соломенной сечке. Всюду вдоль улиц тянулись глухие заборы-дувалы, аллеи высоких и стройных тополей росли у наполненных журчащей водою каналов-арыков. Светлая почва и яркое солнце слепили глаза. Шумные базары были заполнены овощами и фруктами. По улицам между трамваями и автомобилями двигались тщедушные ослики, они тащили на своей спине непомерно большие грузы. По булыжной мостовой громыхали высокие двухколесные арбы. Иногда степенно проходил караван верблюдов, совершенно равнодушных к городской сутолоке и шуму. Среди пестрой толпы многие одеты в национальные костюмы — длинные халаты, подпоясанные матерчатыми кушаками. На головах мужчин красовались или белые тюрбаны, или маленькие шапочки-тюбетейки, украшенные разнообразными и затейливыми узорами. Иногда мелькали фигуры женщин в парандже. Странное впечатление производили они в этих своеобразных футлярах, полностью скрывавших фигуру. Все это казалось таким необычным…

Стояла осень 1939 года. На деревьях уже пожухли листья, но небо оставалось синим без единого облачка, а солнечные лучи щедро обогревали землю. И еще поражала быстрая смена яркого дня глубоко черной ночью.

Мои родители жили на узкой и извилистой улице за дувалом в небольшом глинобитном домике, в глубине сада среди деревьев. Рядом, пересекая город, бежала стремительная речка Салар. Со всех сторон к ней примыкали такие же, как и наш, маленькие дома с уютными садиками.

Несколько дней я бродил как зачарованный по городу. Во всем и всюду чувствовал совершенно особенный колорит древнего мира Средней Азии, сохранившийся до наших дней. И рядом с этим миром рос и ширился мир другой — больших современных зданий, широких проспектов, покрытых асфальтом. Казалось, будто оба эти мира существовали независимо друг от друга. Потом, как я убедился, впечатление было ошибочным. Старая патриархальная жизнь всюду уступала натиску нового общества большой и многонациональной страны, и этот процесс совершался быстрыми темпами.

Садик моих родителей по-осеннему угасал: яблоки, груши, вишни были сняты. Кое-где еще висели одиночные гроздья винограда, на которых усиленно трудились большие желтые осы. Они жадно выгрызали сладкую мякоть ягод и, насытившись, поспешно улетали.

По земле ползали красные клопики с черными полосками и пятнышками на спинке и брюшке, не обращая на меня никакого внимания, будто уверенные в своей неуязвимости. Иногда проползал большой черный жук и, потревоженный, высоко поднимал заднюю часть тела с длинным отростком, напоминавшем зенитное орудие, угрожая капелькой дурно пахнущей жидкости. В укромных местечках сада прятались пучеглазые жабы. Вечером, вместе со сверчками, они заводили мелодичные трели. По деревьям порхали грациозные маленькие египетские горлинки в нежнейших красновато-коричневых перышках с размытыми голубыми полосками по бокам. Доверчиво поглядывая на меня небольшими черными глазками, горлинки близко к себе не подпускали. С вечера в саду начинали шуршать опавшей листвой большеухие ежики.

Присматриваясь к обитателям сада, я увидел у основания глиняного дувала в небольшой, но глубокой выемке, очевидно, вырытой мышами, блестящие нити паутины. В темноте выемки светлели какие-то аккуратные шарики со слегка оттянутым кверху соском. Я вытащил их палочкой наружу вместе с кучей мусора и множеством сухих трупиков насекомых, перевитых паутинными нитями. Светлые шарики, их было пять штук, меня заинтересовали. Судя по всему это — коконы паука. Я уселся на землю рядом с дувалом, еще немного покопался в выемке, надеясь найти хозяина убежища, но ничего больше не нашел.