Николай Мамин - Знамя девятого полка

– Рашен? (Русский (англ.)) – вдруг совсем беззлобно спросил великан в меховой безрукавке, идя сбоку и не сводя светлых глаз с подергивающегося лица Ивана. Он вытирал кровь с разбитого лба и улыбался.

Неожиданная догадка вдруг осветила все событие совсем с другой стороны, и Иван судорожно стиснул руку Шмелева.

– Пал Николаич, а может быть…

– А может и не быть. Молчи, – хрипло откликнулся капитан-лейтенант. Ясно, они думали об одном.

Устьем высохшего ручья вся группа спустилась в ложбинку, пересекла ее и тропинкой, едва намечающейся между грядками валунов, полезла в гору. Было ясно одно: эти непонятные оборванные люди хорошо знали местность и шли они не к морю и частым рыбачьим поселкам, а на северо-восток, в горную пустыню.

Одеты они были разнообразно и пестро. Тяжелые сапоги лесосплавщиков и городские ботинки, брезентовые спецовки лесорубов и широкие клетчатые брюки гольф, даже фетровая шляпа на одном курчавом беленьком юнце все яснее говорили Ивану о том, что его догадка была не так далека от правды.

«Партизаны»,– успокаиваясь, решил Иван и сердито сказал большому человеку в меховой безрукавке:

– Что же вы, как бандиты, на людей набрасываетесь? Хоть бы узнали сначала.

– Молчи! – сурово прикрикнул Шмелев, но человек в безрукавке сказал серьезно и негромко:

– Бандит… но! –и покачал в воздухе большим прокуренным пальцем.

Избушка на небольшом горном плато открылась внезапно, лишь только тропинка обогнула нагромождение каменного обвала. Из железной трубы вывинчивался голубой дымок, и на крыше избушки мутно поблескивал кусок дюраля,– вероятно вырезанный из крыла разбившегося самолета.

Бледнолицый человек в городском пальто и с черным немецким автоматом на шее вышел из-за ближних сосен и, не сказав ни слова, уставился в лицо Ивану. Глаза его были недоверчивы и хмуры, а большая рука лежала на сизом рожке автомата.

И опять никто из людей, окружавших беглецов, ни о чем не спросил молчаливого дозорного и ничего не объяснил ему. Каждый здесь был занят своим делом и не вмешивался в дела другого.

Великан в безрукавке толкнул ногой низенькую дверь и шагнул в сторону, пропуская беглецов вперед.

Согнувшись, вслед за капитан-лейтенантом Иван вошел в избушку и сразу ничего не разобрал – так темно в ней показалось после зеленого сияния леса.

Первое, что он увидел, когда глаза притерпелись к полумраку, был тяжелый цейсовский бинокль, лежавший на дощатом столе, и лицо сухощавого человека, сидевшего за столом в. пятнастой куртке, перешитой из немецкого маскхалата.

На чугунной разборной печке клокотала большая кастрюля, и запах жарящегося мяса стоял в избушке.

На длинных нарах лежало несколько человек, тускло блестели затворы автоматов и винтовок, составленных в их изголовье.

Небольшая рыжая собачонка поднялась от ног сидевшего за столом и, настороженно заурчав, подошла к Ивану, обнюхивая его связанный алюминиевой проволокой сапог.

И почему-то это – рыжий лохматый песик и домашняя поза человека за столом – опять подействовало на Ивана успокаивающе. Конечно, немцами тут и не пахло.

А человек, негромко и удовлетворенно спросив о чем-то великана в меховой жилетке, поднялся и, припадая на одну ногу, подошел к беглецам. У него были небольшие усики, аккуратно подстриженные над верхней губой, и темные внимательные глаза.

Все в нем, несмотря на хромоту и необыкновенную пятнастую куртку, изобличало спортсмена или военного.

– Ну, как говорится, с прибытием, граждане,– совершенно чисто по-русски и чуть-чуть насмешливо сказал он.– Откуда пожаловали?

– Из концлагеря Догне-фиорд, – мрачно отрубил Шмелев, и рыжая собачонка, обнюхивающая его ноги, при звуках густого голоса отпрянула и заворчала.

Человек в пятнастой куртке сдержанно усмехнулся.

– Видите, даже зверек сомневается, – все так же ровно сказал он и, помолчав, спросил:– Догне-фиордом командует майор Шлеппе?

– Никак нет. Капитан Хазенфлоу.

Допрашивающий помолчал еще с полминуты. Его черные глаза, обведенные тенью многодневной усталости, соскользнули с лица Шмелева и остановились на плотно сомкнутых бледных губах Ивана.

– Так. Сами из каких мест?

– Ленинградский.

На лице человека ничего не отразилось, только в его усталых глазах Иван заметил какую-то быструю искорку – то ли подавленной недоверчивой усмешки, то ли оживления. Но искорка мелькнула и погасла. Голос партизанского командира – теперь это стало уже несомненным для Ивана – был по-прежнему невозмутим.