Николай Мамин - Знамя девятого полка

Беглецы выбрались на едва заметную тропинку, уводящую в горы и, не сговариваясь, пошли по ней. А тропинка, словно дразнясь, раздвоилась и, петляя между соснами, стала нахоженнее, заметнее, и белая лента шоссе опять замелькала между поредевшими деревьями справа.

Приближающийся рев второго мотора опять бросил их на землю.

В машине так же плотно, рядами сидели немцы. Шлемы, ранцы, лягушиная прозелень шинелей и серая безликость стертых быстротой и расстоянием человеческих профилей мелькнули на сизом фоне горы и растаяли в багровой пыли заката.

Почти вплотную за второй машиной промчалась третья, и все стихло.

Но Шмелев еще долго лежал, упершись локтями в щебенку.

– Понятно? – наконец и насмешливо и горько спросил он, поворачиваясь к Ивану. Тот молча кивнул.

Торные тропы и просеки были не для них. Им оставались каменные обвалы, бурелом, неприступные клыки скал над пропастями, безлюдье.

Без слова они поднялись и побрели на северо-восток, к сверкающим ледниками горам.

До ночи остановились только один раз – алюминиевой проволокой, подобранной еще возле шоссе, прикрутить оторвавшуюся подошву.

Спали, не разжигая костра, в какой-то расщелине, глубокой и узкой, как могила.

Над ними скрипело под ветром сухое расколотов дерево, и его узловатые корни, вцепившиеся в голый камень, напоминали скорченные когти орла, не осилившего свою добычу и окаменевшего вместе с ней.

Лишь только небо начало наливаться холодным лиловатым светом, поднялись и пошли дальше, все глубже в лес, в горные кручи.

Поднявшись на вершину первой горы, с которой в дымных далях внизу опять стало видно синее студеное море, разделили предпоследний сухарь.

Вечный снег на вершине слежался в камень, и, чтобы утолить жажду, его пришлось разбивать окованным сталью прикладом.

– Ничего. Он только на вершине. Внизу будет теплее, – упрямо бросил Шмелев, вскидывая на ремень винтовку.

Это были единственные слова, сказанные им за все утро. Он не ошибся – дальше путь стал легче, с каждым шагом теперь заметно теплело. Снизу, от зеленой земли, поднимались какие-то горячие, живые легкие токи.

Курился утренний туман в расщелинах, шуршали, осыпаясь под ногой, мелкие камешки. Все вокруг было мирно и ярко, как на старинной олеографии.

А когда миновали низкую снеговую линию и спустились на покрытый сочной травой горный лужок, обрамленный сизыми стрельчатыми елями, Иван не выдержал – упал на траву и прижался к ней сухой горячей щекой.

Дымились сизые леса на склонах, звенели ручьи, падая в зеленую долину, и облака, как тюки голубой растрепавшейся пряжи, лежали на скалах. Мир на глазах оживал от ледникового окоченения, и даже неясный гул далекой лавины казался отсюда безобидным,– во всяком случае, здесь немцам делать было нечего.

Иван, зажмурясь, раздвигал головой и плечами мохнатые лапы елей и вдруг почувствовал, что его крепко схватили за руки и, заламывая их назад, выкручивают из пальцев винтовку.

Он рванулся и, споткнувшись о чьи-то ноги, полетел в густой влажный мох, увлекая за собой нападающих. Ременная петля стянула его локти.

Сзади бешено взревел Шмелев, коротко, хрипло дышали люди, повиснув на его широких плечах.

Чьи-то совершенно белые от ярости глаза встали у самого лица Ивана, и сухой властный голос непонятно выкрикнул что-то ему в лицо.

Сзади еще продолжали возиться. Судя по хрусту сокрушаемых веток, по топоту и хриплым вскрикам, борьба была отчаянной и неравной.

Но не двум беглецам, утомленным горным перевалом и почти бессонной ночью на холодных камнях, было справиться с десятком плечистых ражих парней. Двое крепко держали Ивана под руки, и он исподлобья оглядывал их красные обветренные лица. Все тяжело дышали, кто-то разъяренно отплевывался кровью.

Оборванный огромный человек в меховой безрукавке закинул за плечо винтовку Шмелева и что-то сердито приказал товарищам, сразу принявшимся развязывать руки Ивана. На его потном лбу темнела глубокая ссадина – когда и чем он его ударил, Иван не помнил.

Все это было так неожиданно и дико, что Иван только затравленно озирался, силясь понять, кто же, собственно, на них напал?

Шмелева тоже развязали, и, мрачно потирая перетянутые ремнем руки, он встал рядом с Иваном. Тот, казалось, слышал, как бешено колотится сердце капитан-лейтенанта. Их быстро обыскали и, обезоруженных, избегающих смотреть друг на друга, растерзанных в короткой свалке, повели в лес. Люди за плечами беглецов переговаривались вполголоса, вероятно по-норвежски.