Мария Парр - Тоня Глиммердал

— С Анной Циммерман? — уточнила Тоня.

Папа удивился.

— Да, с Анной Циммерман. Но довольно быстро всё между ними кончилось, как я слышал. Через несколько месяцев Анна Циммерман исчезла и появилась в Глиммердале только четыре года спустя. Она приехала с четырехлетней девочкой по имени Хейди.

Тоня таращится с открытым ртом.

— Гунвальд не знал, что у него есть дочь, пока не увидел ее на крыльце своего дома. Анна Циммерман провела в Глиммердале несколько дней. А потом оставила девочку Гунвальду и уехала.

Папа мнет бороду и качает головой.

— Началась паника, конечно. Никто не понимал, как Гунвальд с этим справится. Гунвальд всегда жил только собой, а тут ему вдруг надо заботиться о малышке.

— Но как же… — не понимает Тоня.

— Анна Циммерман была известной скрипачкой. Она концертировала по всему миру. И считала, наверно, что Хейди лучше будет у Гунвальда.

— И Хейди жила в Глиммердале? Жила у Гунвальда?

Тоня потрясена. Папа кивает.

— Да. Она выросла здесь. В детстве мы дня друг без друга не проводили, играли вместе. Носились по горам. Хейди учила меня и братьев всему на свете.

Папа почти никогда не говорит так много сразу. Можно подумать, где-то открыли потайной шлюз.

— Анна Циммерман иногда приезжала в гости. Она была настоящая дама, красивая. Хейди она называла Адельгейд, как ее, видно, и звали по-настоящему, разговаривала с ней по-немецки и заваливала ее дорогой одеждой. А нам с братьями всегда дарила заграничный шоколад. Как-то Анна привезла Хейди скрипочку. А в следующий раз другую, побольше. Но она никогда не гостила долго. А стоило ей уехать, Хейди сваливала в кучу дорогие наряды и одевалась в свои обычные одежки. Но скрипки шли в дело. Хейди с Гунвальдом играли на пару. И она брала в городе уроки и делала большие успехи.

— Но… — снова говорит Тоня.

В голове у нее не помещается, почему Гунвальд никогда ей об этом не рассказывал.

— А когда Хейди исполнилось двенадцать, Анна Циммерман приехала и увезла ее.

— Что?!

Папа кивает.

— С того дня прошло почти тридцать лет, и всё это время Хейди никто не видел. Говорили, что она стала скрипачкой и что известна в Германии не меньше своей матери. Но я не знаю, правда ли это.

Тоня стоит, опустив руки по швам, и у нее нет сил ни стоять, ни сесть.

— Что сказал на это Гунвальд? — наконец спрашивает она.

Папа меняется в лице.

— Гунвальд не сказал ничего. Он сорвал со стены все фотографии Хейди, устроил в саду большой костер из ее одежды и…

Папа умолкает.

— Дальше, — командует Тоня. В глазах у нее слезы.

— Тоня, мне было всего десять лет, я плохо помню, — мямлит папа. — Но я долго злился на Гунвальда из-за этого костра.

Когда они наконец доехали до дома и вышли из машины, Чайка-Гейр с воплями спикировал папе на плечо. В хлеву заблеяли овцы, им скоро рожать. Всё было как всегда — и всё не так, как раньше.

— Почему мне никто этого не рассказал?!

Тоня вне себя. Она тут, значит, дружит с этим старым пнем, делится с ним всеми своими секретами, как положено закадычным друзьям, а этот мерзкий тип даже не намекнул, что у него где-то имеется дылда-дочь. И хоть бы кто другой рассказал!

Папа чешет в затылке и украдкой бросает на нее быстрый взгляд.

— С тех пор никто имени Хейди ни разу не упоминал. Гунвальд этого не выносит.

— Что значит — не выносит?

И папа рассказывает, как один из его младших братьев раз спросил, вернется ли Хейди. Так Гунвальд впал в ярость и запустил кухонным стулом в стену. И заявил, что пока он жив, он не желает слышать этого имени.

Тоня дрожит и хватает ртом воздух. Гунвальд. Она виделась с ним всю свою жизнь каждый день, она так любила его, что даже в сердце больно. И вдруг… Теперь она словно совсем его не знает.

— Знаешь, что сказала твоя мама, услышав историю о Хейди и Гунвальде? — спрашивает папа.

Тоня мотает головой.

— «Гунвальду надо опять полюбить кого-то», — сказала мама. Это она предложила позвать его тебе в крестные.

— Правда?

— Да. Гунвальд, конечно, не мечтал стать крестным орущей малютке, но в конце концов сдался и согласился. Правда, мама пустила в ход всю свою смекалку и обаяние.

Папа улыбается.

— Тоня, я думаю, ты была для Гунвальда лучшим лекарством. Последние годы он ведет себя почти как человек.