Иван Василенко - Солнечные часы

…Вот он, домик Суры. Весь в затейливой резьбе, выкрашенный в голубую краску, он похож на те домики-игрушки, которые вешают на елке. Конечно, это Байрам его разукрасил. Как и от самого Байрама, от домика веет сказкой. И так некстати эта серо-зеленая фигура в каске! Кажется, что это картина и рисовали ее два художника: один с душой ребенка, другой — болотной жабы.

Мы стояли с Коншобием во дворе противоположного дома, нас скрывал еще не облетевший куст сирени. Сквозь его листву я следил за часовым. В утреннем тумане он казался мертвецом, который по инерции передвигает свои окоченевшие ноги в сапогах с раструбами. Саура с нами нет. Саур там, во дворе, за скирдой сена. Он ждет знака. Он один, и мне страшно за него. Но я должен быть около слепого.

Вот часовой опять вышел из-за угла дома. Автоматическим шагом промаршировал до двери, повернулся, точно под ним была вращающаяся, как в театре, площадка, и посмотрел перед собою глазами мертвеца.

Я шепчу:

— Он здесь. Стоит.

Слепой поднес рог ко рту. Тусклый, однотонный звук проплыл в воздухе и замер. Часовой чуть поднял голову. Прошла минута молчания, и из рога полилась странная песня: глухие и ленивые звуки скучно жаловались на что-то и сонно замирали.

Слушая, я постепенно стал терять представление о том, что меня окружало. Передо мной всплыла беспредельная степь, а в степи, в струящемся мареве, возвышается одинокий курган. Высокая пшеница уходит до самого горизонта золотисто-шелковыми волнами. Ослепительно светит солнце. Сонно стрекочут кузнечики. В блеклом небе, расправив широко крылья, неподвижно висит ястреб…

Я не знаю, сколько времени продолжалось это видение. Оно растаяло мгновенно, как только я почувствовал, что слепой осторожно прикоснулся ко мне рукой. Часовой по-прежнему стоял у двери дома, но теперь он уже не казался деревянным: спина его была слегка согнута, голова опущена вниз. Казалось, он рассматривал что-то под ногами у себя. Все ниже и ниже опускалась его голова, все больше сгибалась спина. Вдруг он вздрогнул, выпрямился и удивленно посмотрел по сторонам. И вот он опять истукан. Как заведенный, повернулся влево и деревянно зашагал.

— Поворачивает за угол, — торопливо шепчу я слепому.

Из рога вылетел резкий, предостерегающий звук — и песня смолкла.

От стука сердца было трудно дышать. Успел ли Саур отскочить от двери и спрятаться за скирду? Не заметил ли часовой следов его работы?..

Вот опять появился солдат из-за дома, подошел к двери и стал, точно в нем лопнула пружина.

— Здесь!.. — радостно шепнул я.

Слепой поднял рог. Чтобы не поддаться действию песни, я мысленно принялся читать веселые стихи. Но звуки рога настойчиво просачивались сквозь их прыгающий ритм, и вот всплывает передо мной давно забытая картина: комната с низким потолком, на столе тускло светит приспущенная лампа с закоптелым стеклом; сгустились в углах тени. Тихо поскрипывает люлька. Над люлькой сидит женщина и сонно тянет: «Прилетели гу-ли и сели на лю-у-ли…» И все ниже и ниже склоняется к груди ее усталая голова.

— Нет, я не поддамся, нет, не поддамся, — шепчу я и таращу глаза на часового.

Да, он спит! Уперся спиною в стену дома, свесил голову и спит. Мне даже кажется, будто сквозь звуки рога доносится его мерное похрапывание. Ах, только бы он подольше не просыпался!

«Саур, милый, дорогой, — молю я мысленно своего друга, — ты такой сильный и ловкий, скорее же выкручивай этот проклятый замок!»

Из рук часового выскальзывает автомат и падает на землю. Часовой вздрогнул, нагнулся, поднял, трет глаза.

— Играй, Коншобий играй, — шепчу я. — Он опять заснет.

Нет, он спать не собирается. Подался корпусом вперед и смотрит. Черт возьми, ведь он смотрит прямо на наш куст! Неужели заметил? Впрочем, что же, мы только играем. Разве играть запрещено? Мы можем даже выйти из-за куста и показаться ему. Пусть смотрит на рог и удивляется. А Саур тем временем… Но часовой поднимает автомат, он целится в куст. Ах, мерзавец!..

— Коншобий, — вскрикиваю я. — На землю!.. Падай на землю!..

И падаю сам.

Мы лежим не шевелясь. Пусть израсходует очередь. Тогда мы вскочим и перебежим за сарай. А пока лежать! Лежать пластом! Стреляй же, мерзавец, стреляй скорей!..

Тишина. Я осторожно поднимаю голову — и с криком радости бросаюсь вперед: с немецким автоматом в одной руке, с кинжалом в другой, белея забинтованной головой, высокий и легкий, через дорогу к нам идет Байрам.