Борис Акунин - Детская книга

И государь, и невеста поспешали со свадьбой и едва дождались, когда пройдут положенные пять дней.

И вот счастливый день, наконец, наступил.

Венчание состоялось в Успенском Соборе. Невеста опять нарядилась по-русски. Ее платье было так густо обшито самоцветами, что никто не смог бы понять, какого цвета ткань. Марина еле переставляла ноги в этом тяжеленном, негнущемся наряде – ее вели под руки две боярыни. Но уста полячки озаряла ясная улыбка, и глаза сияли.

Дмитрий шествовал столь же торжественно, в усыпанной алмазами и рубинами царской шапке, в длинной малиновой мантии. За ним пажи несли на бархатных подушках символы самодержавной власти – скипетр и золотое яблоко.

Молодые обменялись кольцами, произнесли слова супружеского обета.

Из католиков на венчание был допущен лишь отец невесты, прочие остались ждать снаружи. И всё равно бояре ворчали – всё им было не так.

Ластик стоял в толпе придворных и не мог не слышать, как сзади шепчутся:

– Свадьбу-то в четверток (четверг) наладили, грех это.

– Когда это венчали перед Миколиным днем? Ой, не к добру.

– Глядите, ишь прядку-то из-под венца выпустила, охальница. Тьфу!

Но брюзжали те, кто находился на отдалении от аналоя. Передние следили за выражением лица, громко славили новобрачных, а больше всех распинался Василий Иванович Шуйский, назначенный тысяцким (распорядителем) церемонии.

Когда Марина подошла целовать икону – все ахнули, потому что царица облобызала образу не руку, а уста, по польскому обычаю.

Услышав глухой гул, Ластик вжал голову в плечи. Про то, что жениться в канун Миколина дня – дурная примета, он не знал, но теперь и его охватило недоброе предчувствие.

А после венчания бояр ждало новое потрясение. Впервые в русской истории царскую избранницу короновали – будто полноправную государыню.

Ластик не знал, чья это идея – то ли често-любицы Марины, то ли самого Юрки, который ратовал за женское равноправие и даже собирался на следующий год ввести праздник 8 марта, но в любом случае придумано было некстати. Только еще больше гусей раздразнили.

Для Дмитрия Первого этот день, может, и был счастливым, но князю Солянскому давался тяжело. Он устал от долгого стояния на ногах, от боярского злошептания, глаза утомились от назойливого блеска золота, которого вокруг было слишком много – прямо взгляд отдыхал, если случайно примечал где-нибудь на кафтане у небогатого дворянина серебряное шитье.

И на свадебном пиру, устроенном в Грановитой палате, настроение князь-ангела не улучшилось. Обычно он сидел по правую руку от Дмитрия, а сегодня его место заняла Марина. Царица Марфа, воевода Мнишек, патриарх и даже тысяцкий Василий Иванович оказались к молодым ближе, чем государев названный брат.

Это бы ладно, чай, не боярин на ерунду обижаться. Ластика задело другое. Пять дней с Юркой не виделись, не разговаривали – хоть бы разок взглянул на товарища и современника. Нет, как уставился на Марину, так ни разу глаз от нее не отвел.

Вот молодая царица – та успевала одарить улыбкой каждого, а Ластику даже потихоньку подмигнула. Хорошую Юрка выбрал себе жену, с этим ясно. И твердая, и воспитанная, и умная, на лету всё схватывает. Что с иконой промахнулась – это ничего, научится. Привыкнут к ней бояре – полюбят, простят даже корону, что нестерпимым блеском сияла у нее на голове.

Но в самый разгар пира Марина совершила новую оплошность.

Князь Шуйский, умильно щуря правый глаз, разразился льстивой речью, в которой назвал полячку «наияснейшей великой государыней», тем самым как бы признав ее равновеликость самодержцу.

Марина, просияв, протянула боярину руку для поцелуя, что при польском дворе почиталось бы знаком особой милости. Василий Иванович остолбенел – московские вельможи женщинам, хоть бы даже и царицам, рук не целовали.

Гости сидели так: по правую сторону стола бояре, по левую шляхтичи.

При виде того, как князь Шуйский, потомок Рюрика, склонившись, лобызает руку полячки, левая сторона взорвалась криками «виват!».

Правая возмущенно загудела, но со своего места грозно приподнялся воевода Басманов, показал здоровенный кулачище, и все проглотили языки.

Ластик смотрел вокруг и думал: что за свиньи эти средневековые жители. За год, прожитый в семнадцатом веке, он так и не привык к их манерам.

Посуда золотая и серебряная, а моют ее один раз в год, так и накладывают яства в грязную. Едят руками, чавкают, хлюпают, рыгают, вытирают жирные руки о бороду, потому что жалко пачкать нарядную одежду.