Клавдия Лукашевич: Старый камердинер

Арестанты укоряли часто старика.

— И чего ты носишься с «твоим барином», как курица с яйцом?.. Был бы человек, так не обидно, а то «свистулька» какая-то.

Старик упорно молчал: он боялся раздражать всех этих людей. Только иногда тихо возразит:

— Эх, ребятушки… Господь велел обиды прощать… Разве не видите: у него едва душа в теле держится… Жаль мне его: дитей я его на руках носил.

Иван Денисович действительно таял как свеча. Арестанты его не жалели. Это был злой, трусливый, ничтожный человек. В остроге он тоже было завел потихоньку игру в карты, плутовал и обманывал, иногда льстил и хитрил; на Осипа кричал и приказывал, забывая, где он и что с ним.

Все возмущались.

— Ныне столетний дед с ума выжил… Ишь какую волю дает «свистульке»… Надо бы поунять этого «барина», да руки жаль об него марать… не стоит.

Осип всегда вступался за него Даже здесь, в остроге, всех поражало нравственное ничтожество Ивана Денисовича или «свистульки», как прозвали его арестанты.

В то же время отношение к Осипу, или к «столетнему деду», тоже изменилось. В его заботах о «барине», в его заступничестве и даже порою ласках его — все почувствовали великую силу души, открытой для всепрощения и милосердия. Ивана Денисовича все ненавидели, и если бы не Осип, не сдобровать ему в остроге.

Как скрытые искорки в сердцах этих озлобленных людей явилось чувство умиления и даже любви к старику. Случилось как-то раз, Иван Денисович выдал своего товарища. Артель накинулась на него, и не вышел бы он живой, не вступись Осип.

— Деда жаль… Оставьте, ребята!.. Ну его… Дед убивается… раздавались голоса, и разбушевавшаяся толпа отпустила своего ничтожного товарища, даже и здесь способного на всякий низкий поступок.

— Ему не долго жить… Оставьте его… Человек слабый… Он сам себе не рад, говорил Осип, защищая своего «барина».

«Барин» действительно хирел и слабел, капризничал и злился. Надо было поражаться, что вынес за это время Осип, ухаживая, уговаривая, защищая Ивана Денисовича.

С каждым днем отношение к нему арестантов становилось неприязненнее и наверно бы все разразилось бедой. Но Иван Денисович ушел в лазарет. Осип стремился туда каждую свободную минуту и ухаживал за больным еще нежнее, еще трогательнее, чем за здоровым.

Однажды ночью Осипа разбудили и позвали как можно скорее в лазарет к его «барину». Иван Денисович был очень плох. Он метался, томился, стонал. Увидев старика, он хрипло прошептал:

— Прощай, Ильич!.. Умираю…

Осип бросился к постели и со слезами проговорил — Полноте, голубчик, Иван Денисыч! Еще поживете… Что вы? Зачем так?.

— Тяжело… Позовите священника… смотрителя… тихо сказал больной.

Осип засуетился: умолил, упросил больничного служителя сходить за священником, а сам, вернувшись, сел на край постели около больного… Тот был в забытье… Потом вдруг оглянулся и приподнялся, испуганно вскинув глаза.

— Ты тут, Осип?

— Тут, родной, тут, голубчик!.. Будьте спокойны!.. Я никуда не уйду…

Осип взял больного за руку и погладил его как ребенка.

— Я думал, что один… Страшно стало….

— Вы успокойтесь, Иван Денисыч… Молитесь Богу: вам легче станет…

— Не может быть легче!..

Больной задумался… Глаза его, испуганные, дикие, смотрели куда-то в даль. Он заговорил тихо, жалобно, перерывающимся голосом:

— Какую жизнь я прожил!.. Какую жалкую, ничтожную жизнь… Никто не помянет добром.

— А вы не думайте о жизни-то… Молитесь Богу, голубчик вы мой!.. Легче будет, прервал его Осип.

— Дай вылить душу, Ильич!.. Слушай!. Я никому ничего не сделал хорошего, а погубил многих, многих… Страшно вспомнить… Тебя погубил… твоих…

— Иван Денисыч, разве забыли вы? Господь разбойника покаявшегося простил и вас простить…

— Нет… Выслушай, Ильич!.. Скорее бы батюшка пришел!..

В это время в узенькое окно острожной больницы заглянул ранний рассвет весеннего утра и осветил убогую обстановку. В дверь вошли священник и доктор.

Больной оживился, даже приподнялся на постели…

— Батюшка!.. хочу покаяться перед смертью… Этот старик не виноват… Я его сгубил… Он всю жизнь был честный… Я все вам скажу.

Осип закрыл лицо руками и заплакал… Священник сделал знак рукою, чтобы все ушли, и остался с больным один.

Вскоре батюшка вышел. Он видел, что в больничном коридоре сидит старик и весь трясется от беззвучных рыданий. Священник подошел к нему и ласково, положив на его голову руку, проговорил:

— Я все сделаю для того, чтобы ты был оправдан.