Клавдия Лукашевич - Старый камердинер

Обе старушки очень любили старого камердинера. Они жили, не зная действительности, и не верили, что отошли светлые дни в Иванкове, что прошли молодость, богатство, счастие.

— Ну, что, Осипушка, у нас рассаживают парники? — спрашивала старшая барышня верного слугу.

— Еще не рассаживали, барышня… Время не потеряно… Успеют…

— Это ужасно, Осипушка! Зачем у нас смотрит управляющий? С каждым годом все позднее и позднее подают к столу молодую зелень. Надо рассчитать управляющего.

— Его уже давно, барышня, рассчитали, отвечает Осип Ильич, а сам строго посматривает на дворовых девушек: ему казалось, что они хихикают. Старик не любил говорить о хозяйских делах при молодой прислуге. Дела эти были очень плохи, и старый камердинер, сам страдая душой, хотел скрыть всю правду от барышень.

Какие уж тут парники, когда дворне есть нечего! Парников уже много лет не засаживают, стекла в них выбиты и садовника давно нет.

— Сколько нынче к лету лошадей для господ на конюшню ставят, Осипушка? — спрашивала младшая барышня.

— Еще барин не приказывали… ответит печально старик.

— О чем это думает Ванечка и где он пропадает?..

— Известно о чем думает молодой человек: о веселье. Гуляет все у соседей…

Осип Ильич никогда не говорил о своем барине дурное.

Этому молодому человеку давно уже перевалило за сорок лет. Он был два раза женат и схоронил уже и вторую жену.

— Помнишь, Осип Ильич, нашу серую тройку в яблоках?.. Помнишь, въ Оленькины именины, когда мы ездили на пикник на Малиновую Пустошь, она все экипажи обогнала и неслась как стрела… Помнишь, Осип?..

Старик помнил все, но от этого было не легче. В Иванкове давно все конюшни были пусты и сам барин ездил на двух старых, разбитых на ноги клячах.

Разговор переходил на другие темы.

— Ну, что поделывает твоя старуха? Как поживает Дуня?

— Моя старуха работает да скрипит, а Дуняша цветет как маков цветик.

Лицо Осипа прояснивалось; точно солнышко проглядывало среди темных туч, и ласковая улыбка скользила по губам.

— Когда твоя Дуня подрастет, мы ее возьмем в комнаты. Из неё выйдет расторопная горничная, обещали старые барышни.

— Спасибо на добром слове, барышни, отвечал старик, низко кланяясь, а сам думал: «Ох, будут ли у нас в ту пору комнаты?.. Дуняшка, мое дитятко, вырастить бы тебя, уберечь от злого, поставить на ноги… Тяжелое подходит время».

Старик уходил от барышен с тяжелым чувством и бродил по комнатам как тень.

В то время было еще крепостное право, хотя уже слышались глухие толки о воле. Помещики покидали свои усадьбы и хозяйства приходили в упадок.

Иванково было старинное большое поместье. Белый каменный дом с высокой башней стоял на горе и виден был издали; направо от дома, окруженные каменной оградой, шли постройки, или угодья: сараи, амбары, ледники, разные семейные и другие избы. Все постройки были сложены даровыми руками из красного кирпича прочно и красиво; с левой стороны от господского дома тянулся по берегу реки огромный парк. Местность была очень живописная.

На большом дворе, в стороне от других построек, за густой оградой из акаций приютилась небольшая хатка. Это был укромный уголок. Там жила старуха, жена Осипа Ильича, с их единственной внучкой Дуней.

Несколько раз в день можно было видеть, как по двору к этой хатке степенной походкой направлялся старый камердинер.

Когда он подходил к забору из акаций, черты его прояснялись, морщины разглаживались. Там, в укромном уголке, он отдыхал от всех невзгод, там скрывались все счастие, вся радость его жизни. Этим счастием были старая, древняя старушка, с которой он прожил долгую жизнь, и маленькая девочка, озарявшая ласками, веселым смехом и нежной любовью закат дней стариков.

Навстречу старику всегда выбегала, выпархивая, как вольная птичка из гнезда, маленькая, белокурая девочка в русском сарафане и кидалась ему на шею.

— Деда, дединька!.. Я ждала тебя. Говорю бабушке, что наш деда долго не идет…

Осип Ильич никогда не мог видеть без умиленных слез эту девочку. Дрожащими руками он прижимал к своей груди беленькую головку, гладил ее и расспрашивал с глубоким интересом.

— Ты слушалась, Дунюшка, бабушку?

— Слушалась, деда… Чулок вязала и полотенце шила.

— Ай, умница! Вот тебе конфетинка.

В кармане старика всегда находился какой-нибудь гостинец для девочки.

— А в парк господский, к розовой беседке не бегала, лапушка?

— Не бегала, деда… Меня ребята звали, я не пошла… Говорю, там леший сидцт…