Владимир Беляев - Дом с привидениями

– Кто тебе сказал, что он мой? Чего ты прицепился?

– Ты же страдаешь по Котьке. Что, я не знаю?

– Ничего не страдаю… Нужен…

– Тише! – оборвал я Галю.

Рядом, на улице, громко запели «Интернационал».

– Кто это? – спросила Галя.

– Держи места! – приказал я и бросился к открытому окну.

Высунувшись, я увидел, что верхний этаж типографии освещен. Типография стояла рядом с кафедральным костелом. Черный шпиль минарета и мадонна, стоящая на полумесяце, выделялись на светлом еще небе. В освещенных окнах типографии я заметил людей. Они стояли и пели.

– То в ячейке печатников, – объяснил я, возвращаясь. – Наверное, у них кончилось комсомольское собрание.

Да, я угадал правильно. Только затихли последние слова «Интернационала», они запели «Молодую гвардию».

очень ясно доносилось оттуда, из типографии.

И мне сразу сделалось очень тоскливо здесь, в этом душном, шумном зале, среди незнакомой публики. Там, в соседнем доме, дружно пели комсомольцы – наверное, они решали там важные дела. Может быть, они уславливались, как лучше ловить бандитов; может быть, они принимали кого-нибудь в комсомол? Стало тяжело, что я не с ними. И даже то, что рядом со мной сидела Галя, не могло отогнать тоски, нахлынувшей внезапно вместе с громкой этой песней. Я вспомнил, как тяжело жилось мне в эти дни, вспомнил все свои огорчения, и стало еще больнее, и ничто, казалось, уже не поможет моему горю.

Но тут я услышал знакомый голос Маремухи.

– Семечек нема, а есть только монпансье. Бери, Галя, это кисленькие! – сказал Петька.

На клочке газетной бумаги Маремуха держал штук восемь конфеток. Они были разных цветов и слиплись.

– Бери, Галя, ну! – твердо сказал Петька.

Галя осторожно, двумя пальцами взяла липкую конфетку и захрустела ею. И мне тоже захотелось попробовать сладкого. Я отодрал сразу две конфеты и отправил их, не разъединяя, в рот.

Так, хрустя кисленькими конфетами, мы дождались открытия занавеса.

– Победитель чемпиона мира, Черной Маски, известный волжский богатырь, мастер стального зажима, никем не победимый Зот Жегулев! – выкрикнул распорядитель и сразу же отбежал в сторону. Он прижался к стене и стал смотреть в глубь сцены так, словно оттуда должен был выскочить не борец, а самый настоящий зверь.

Я думал, что волжский богатырь будет фасонить больше всех и выйдет на сцену не скоро, но Зот Жегулев появился сразу, как только оркестр заиграл марш. Он вышел, и мне сперва показалось, что к нам плывет одно туловище безногого человека. А показалось так потому, что Зот Жегулев был в черном трико до пояса. Это плотное, шерстяное трико туго обтягивало его длинные, худощавые ноги в легоньких черных ботинках без каблуков. Очень недоброе, злое было лицо у этого человека: все в шрамах, морщинах, смуглое и сухое, с большими зализами на лбу, редкие черные волосы и нос тонкий, острый, словно клюв хищной птицы. Когда Зот Жегулев, подойдя к рампе и кланяясь, улыбнулся, я увидел белые и крупные его зубы. Я сразу невзлюбил этого человека. Я почувствовал, что Зот Жегулев улыбается нарочно, из-за денег.

Поклонившись, волжский богатырь отошел на середину сцены и остановился там, сложив на груди руки и выставив вперед правую ногу.

Распорядитель объявил:

– Итак, уважаемые граждане, мастер стального зажима волжский богатырь Зот Жегулев принимает вызов любого из вас и будет бороться до полной победы, если вы того пожелаете! Зот Васильевич, прошу подтвердить согласие.

Волжский богатырь молча поклонился.

В зале стало тихо.

Зот Жегулев, прищурившись и сжав узкие губы, глядел прямо на публику.

– Ну так что ж, граждане? – спросил старичок распорядитель. – Угодно кому-нибудь попробовать свои силы в схватке с уважаемым Зотом Васильевичем?

В зале по-прежнему молчали, только позади кто-то хихикнул.

Так же, скрестив руки, стоял, выжидая, Зот Жегулев. Рядом со мной тяжело дышал Петька Маремуха. Вот бы ему, коротышке, выйти попробовать побороть этого длинного богатыря.

– По-видимому, желающих нет и не будет? – хитро улыбаясь и подмигивая волжскому богатырю, сказал распорядитель. – Тогда…

– Подожди, не торопись! – послышалось сзади.

Все обернулись. В проходе стоял Жора Козакевич.

– Простите, – спросил распорядитель, – вы что-то сказали?