Лия Симонова - Круг

— Кожаева! Мария! — скомандовал Прибаукин. — На выход! Твой номер!

Тоненькая, бледнолицая девочка с глубоко посаженными глазами, скептически взирающими на мир, застенчиво сказала:

— На уроках биологии и географии скучно. Учительница биологии заменяет себя телевизором, а географ на каждом уроке показывает учебные фильмы…

— Что же в этом предосудительного? — то и дело вытирая платком вспотевшее лицо, все же вмешалась Виктория Петровна. — Все это предусмотрено программой.

— Да нет, предосудительного, наверное, нет, — вяло отбилась Кожаева, — только телевизор и кино можно смотреть и без учителя. Общения не хватает. Компьютер и тот способен взаимодействовать, отвечать на вопросы…

— А какие у тебя вопросы? — Надежда Прохоровна решила выяснить все до конца.

— Вопросы?.. — переспросила девочка. — Всякие. Можно ли, к примеру, биологической энергией лечить людей? Представляете, сколько семей сохранилось бы, если вылечивали алкоголиков?!

— Без вас этих вопросов не решат! — не унималась Виктория Петровна, — Лучше бы в учебник почаще заглядывали, чем развлекаться антинаучными бреднями!..

— Вот так не надо, — забеспокоилась девочка. Щеки ее разрумянились, глаза оживились, — Кибернетику тоже считали лженаукой. На десятилетия задержали развитие генетики. Разве можно повторять ошибки прошлого?!

— Но сейчас мы говорим об ошибках настоящего. О ваших ошибках!

Тут у Надежды Прохоровны терпение лопнуло. Она строго, осуждающе посмотрела на завуча, хотела что-то сказать, но Холодова, снова Холодова, вскочила, схватила с пола портфель:

— С меня хватит! У меня нет времени на пустые разговоры. Как там, у Овечкина, в записных книжках: «Я не могу уже выносить ни одной глупости. Некогда». Извините, я пошла. — И она направилась к выходу.

— Холодова! Вернись! — Эта девочка как-то особенно действовала на Надежду Прохоровну, да и устала она одновременно справляться и с ребятами, и с Викторией Петровной. — Ты что, Холодова, больше всех занята?

— Я не знаю, как все, — без всякого выражения ответила Холодова, — но у меня столько тележек, что их трудно везти. Сегодня у меня занятия в школе юных журналистов, репетиция во Дворце пионеров — на Ноябрьские праздники наш ансамбль выступает перед ветеранами. Извините, мне еще и за младшей сестренкой надо поспеть в садик. А тут пустое, мы идем в никуда… — И она с силой рванула на себя дверь, зная, что ее обязательно попытаются задержать.

Пирогов поправил венец из детских вертушек и тоже наклонился за портфелем. Привстал, перехватил недобрый взгляд завуча и, обращаясь непосредственно к ней, спросил:

— Кстати, вы не знаете, что означает нимб на иконах святых и самого Христа? Может, это свечение? Невидимая глазу биологическая энергия? Может, Христос обладал способностями сенса?..

— До чего договорились? До чего договорились?! — запричитала Виктория Петровна, но ее никто не слушал. Все расходились, без спросу, без разрешения.

— Ребята! — попытался остановить их Анатолий Алексеевич, молчавший во время разговора, но и его не услышали.

Задержалась только Киссицкая. Жеманясь, она попыталась сгладить впечатление:

— Простите великодушно… Все устали… — Она делала доброе дело: защищала товарищей, успокаивала учителей, — и все же что-то отталкивало от нее и тех, и других.

«Хочет со всеми сохранять добрые отношения, — едва сдерживалась Надежда Прохоровна. — И вся она такая мягонькая, ласковая, кошечка. Недаром ее Кисей зовут. Но добрых отношений у нее не получается… Хотя так ли это на самом деле?..»

— Оставьте меня, пожалуйста, одну, — жестко попросила Надежда Прохоровна.

Киссицкая тут же исчезла, а Виктория Петровна собралась еще что-то сказать, но директор резко остановила ее:

— Вы мне сегодня очень мешали, Виктория Петровна. Мне надо подумать… Не только мне. Нам всем…

Жалил мелкий, колючий дождик. Дул порывистый ветер. Анатолий Алексеевич уходил из школы домой с тревогой. Его мучило собственное бессилие, и от этого на душе, как никогда, было мерзко. Он поднял воротник пальто, натянул берет на уши, а подбородок спрятал в теплом, еще мамой связанном шарфе и пошел вдоль школьного двора, загребая ногами мокрые опавшие листья.

И вдруг он увидел их. Они сидели на здоровенном деревянном ящике, непонятно как попавшем за школьную ограду, и молча жались спинами друг к другу, напоминая стайку потрепанных осенними невзгодами воробьишек. Лица у всех потерянные, каждый замкнулся в себе.