Лия Симонова - Круг

— Может, я не понимаю чего-то, — спросил Анатолий Алексеевич, — но разве так уж интересно взрослым ребятам из года в год заниматься одним и тем же: собирать фотографии спортсменов, вырезки из газет и журналов с сообщениями о матчах, орать: «В Союзе нет еще пока…»? Чушь какая-то…

— Но зато всем доступно. И всегда можешь рассчитывать на поддержку своих, — убежденно сказала Маша. — А это важно. Комсомольцам, случись что, на тебя наплевать. Киссицкой какой-нибудь разве до других есть дело? А тут, хоть ночью тебе позвонят, ты побежишь и, если надо, будешь своих отбивать от «фанов» другой команды. Но и к тебе, стоит позвать, прибегут свои. И ты живешь уверенно, знаешь, что тебя защитят и поймут. И это многих устраивает.

— Ну, а на уроке зачем вы кричите: «В Союзе нет еще пока», красно-белыми шарфами обматываетесь, вы что, тоже «фанаты»?

— Да это так, игра, — смутилась Дубинина. — От учителей отбиваемся…

— А Прибаукин? Он тоже играет?

— У Прибаукина свои заботы, — уклончиво ответила Олеся.

Анатолий Алексеевич уже знал, как только заходит речь о ком-нибудь из их товарищей, они становятся неприступными крепостями. Штурмовать ему не хотелось.

Ни о чем серьезном в тот вечер больше не говорили. Пили чай с вареньем и слушали музыку. А когда девчонки совсем собрались уходить, Маша вдруг сказала:

— Вам не нравятся наши игры? А ваши игры вам нравятся? Правила, по-моему, одни и те же.

— Какие правила? — Анатолию Алексеевичу стало не по себе.

— Будто не знаете? — недоверчиво покосилась на него Клубничкина и снисходительно улыбнулась, — Убегать, чтоб не осалили…

Ночью Анатолий Алексеевич не мог заснуть. Лежал с открытыми глазами, слушал, как мечется за окном ветер, и пытался представить себе, что посоветовала бы ему мама? Вспомнил, как она пришла однажды из школы, потрясенная жестокостью своего ученика, долго не могла успокоиться и говорила, что дети становятся жестокими и неуправляемыми, когда теряют веру во взрослых, уважение к их словам и поступкам.

Он спросил тогда, как же поступать в такой момент? И мама не задумываясь ответила: «Только не выяснять отношений. Бесполезно. Влиять в такой момент бесполезно». Улыбнулась и добавила: «Поступать надо как труднее всего — лечить терпением, ждать и надеяться. Если не на полное выздоровление, то хотя бы на улучшение душевного самочувствия…»

Анатолию Алексеевичу казалось, что он и теперь слышит голос мамы. Вероятно, он все-таки задремал и уже в дреме думал о том, что ни разу после смерти матери не видел так явственно ее лицо, глаза, улыбку…

Утром он проснулся с уверенностью, что ему открылась истина, совсем простая, и удивлялся, как раньше не пришло в голову поговорить со всеми, кто учит его ребят, попросить, чтобы временно его класс оставили в покое. Не кричали, не требовали, не замечали…

Не сомневаясь в успехе, он почти бежал в школу. Но после первых же бесед с коллегами у него как бы отдельно от рассудка возникло ощущение, что многие, даже соглашаясь с ним, будут поступать, как привыкли. Такова великая сила инерции. И все пойдет, как и шло. Несуразным, угрожающим чередом. Он перед этим бессилен.

Надежда Прохоровна с утра уехала к районному начальству и долго не возвращалась. Не дождавшись директора, Виктория Петровна, которая не терпела беспорядка, в назначенный час собрала учителей и властвовала на педсовете. Совет этот был относительным, потому что говорила только сама Виктория Петровна. С присущей ей страстностью завуч отчитывала учителей точно так же, как и учеников.

— Вы хоть понимаете, голуба моя ненаглядная, — обращала она свой гнев на Ольгу Яковлевну, — как вы виноваты в том, что вас свергли? Не панибратствуйте! Не заигрывайте! А вы еще и покуривали вместе с ними!.. Мне все известно! От меня не скроешься!.. — Она задыхалась от возмущения, — А вы, голубь мой, — перенесла она свой пылающий взор на географа, — что такое вы им говорите? «Без контурных карт на урок не приходите». Так они ж только и ждут этого!..

Она не знала пощады, не церемонилась:

— А вы, Антонина Кузьминична, не молодка уже, голуба моя, а чудите, чудите! Что за зачеты? У нас не проходной двор, у нас показательная школа!

Властность Виктории Петровны обладала гипнотическим свойством, и Анатолий Алексеевич не посмел ослушаться, явился на эту тягостную беседу, хотя его ждали ребята. Теперь он страдал. Мучительно и стыдно было наблюдать, как завуч все более распаляется во гневе, а предметы ее гнева, эти неумехи, страшатся поднять глаза.