Герхард Хольц-Баумерт - Злоключения озорника

— Тяни, тяни! — велел папа.

Я тянул и орал во всю глотку:

— Щука! Я щуку поймал! Урр-ааа!

Папа опять набросился на меня:

— Что за крик в лодке?

Но я всё-таки вытащил рыбу. Она шлёпнула папу хвостом по ногам, и на его брюках осталась слизь.

Папа сказал:

— Это линь. Не меньше полкило потянет.

При этом он нахмурил лоб. Я догадался почему: ведь первую-то рыбу поймал я, а не он.

Папа насадил мне свежего червяка. Я забросил леску, и опять у меня клюнуло. Я быстро вытащил рыбку, но она была уже не такая большая, гораздо меньше первой. Оказалось, это окунь.

— Хотел бы я знать, почему у тебя всё время клюёт? — ворчал папа.

Его поплавок даже не покачнулся ни разу.

Немного погодя у меня в третий раз клюнуло. Я ловко подсек, но, должно быть, поспешил. Пустой крючок просвистел мимо папиного уха и зацепился за куртку. Да так крепко, что мы вдвоём его никак отцепить не могли. Тогда мы просто оборвали леску, а крючок так навсегда и остался в папиной куртке.

Не успел я насадить новую приманку и замахнуться удочкой, как мой поплавок ушёл под воду. На этот раз я уже не спешил. Чуть-чуть только подсек. Рыбка дёрнула покрепче — вроде как бы ответила мне. Это был толстенький окунёк. Я показал папе на моих трёх рыбок и говорю:

— Здо́рово, а?

Папа молча кивнул. Он не отрываясь смотрел на свой неподвижный поплавок.

Прошло с полчаса.

Я поймал одного маленького окуня и ещё одного линя. Папа — ничего. Он то и дело вытаскивал леску, внимательно осматривал крючок. Но всё было в полном порядке.

Наконец клюнуло и у него.

— Подсекай! — крикнул я.

— Нет, нет, ни в коем случае, — сказал он. — Пусть сперва как следует заглотнёт крючок…

— Давай, давай!.. — кричал я. — А то сорвётся!

Папа потянул, но удилище ни капельки даже не согнулось. На крючке болталась маленькая рыбёшка, не больше моего мизинца.

Я расхохотался, но папа посмотрел на меня так сердито, что я умолк. И тут же вытащил из воды ещё одну рыбку, раза в три крупнее, чем папина рыбка-мизинчик.

Отцепив свою рыбку, я замахнулся, чтобы забросить леску, но в это время папа забрасывал свою, так что наши лески перепутались. Мы их потом не меньше получаса распутывали.

Папа всё время ругался и говорил:

— И зачем только я взял тебя с собой! Уж лучше бы ты дома сидел!

Но я нашёлся, что ответить:

— А ты посмотри, сколько я уже поймал! И все самые хорошие рыбки — мои!

Папе крыть было нечем.

— Давай-ка поменяемся местами! — предложил он.

— Тогда ты всю самую лучшую рыбку у меня из-под носа утянешь?

Но мне всё-таки пришлось уступить. Когда менялись местами, я споткнулся. Лодка накренилась, удочка выскользнула у меня из руки. Её сразу отнесло течением. Пришлось папе отвязать лодку и догонять удочку. Ух, и злился же он!

Потом сказал:

— Конец рыбалке! Мы тут всю рыбу распугали!

Мы загнали лодку в осоку и стали удить там.

Папа сказал:

— Последи за моим поплавком, пока я приготовлю спиннинг.

Что поделаешь! Пришлось мне следить и за своим и за его поплавками. Вдруг у него клюнуло. Я подсек. Сперва я подумал, что леска зацепилась за корягу, но это оказался толстенный карп. На целый килограмм! Папа даже совок подставил.

— Это я его поймал! — сказал я.

Папа возразил:

— Но ведь удочка-то моя!

Мы спорили довольно долго, чей карп — мой ли, потому что я его поймал, или папин, потому что удочка его. Но так и не договорились. Потом у нас обоих перестало клевать. Начало припекать солнце, и я понемногу заскучал. Потом я придумал, что мне делать. Я решил дать имена пойманным рыбам. Большого карпа я назвал Юмбо, толстого окуня — Максом. А плотички у меня были девчонки — Анна и Петра.

Тем временем папа смотал лески и говорит:

— Вот что: греби медленно поперёк озера. Надеюсь, хоть с этим ты справишься! А я попробую спиннингом щук половить.

Он поднял со дна лодки небольшую удочку. Внизу к ней был приделан барабанчик. На конце лески болтался блестящий кусочек жести.

Я даже засмеялся:

— На кой это тебе? Ведь там у тебя даже червяка нет. Ты думаешь, рыбы такие уж идиотки, что будут клевать на твою жестянку?

Тут папа схватился руками за голову и закричал:

— Господи боже мой! Тоже мне рыболов выискался! Эта жестянка называется блесной.

Но своей блесной он всё равно ни одной рыбки не обманул. Что они, дуры, что ли?

Я грёб, папа удил, никто не клевал.

Вдруг он как закричит:

— Альфонс, останови лодку! Я зацепился за что-то!

Разом остановить лодку я, конечно, не мог, и она стала кружиться. Папа стоял на корме, а удочка его согнулась, как хороший лук.