Александр Валевский - Наследники Тимура

Знатного вожатого знают все. Недавно приезжал министр, осматривал парк и беседовал с Марфой Степановной. Он все время спрашивал, а она отвечала. И секретарь-стенографистка быстро записывала ее ответы в блокнот. А министр одобрительно кивал головой и сказал на прощанье:

— Большое спасибо, товарищ Савченко! Мы скоро увидимся с вами в Москве.

В этот день, как всегда, Марфа Степановна вела свой трамвайный поезд точно по графику.

Спустились на крутом повороте со Старого Калинкина моста. Короткая остановка на берегу Фонтанки — против кирпичного здания пожарной команды.

Здесь в вагон села Аня Баранова. Пассажиров было мало. Аня прошла к передней площадке и устроилась у кабинки вожатого. Можно спокойно в течение пятнадцати минут подзубрить историю средних веков.

Она уже раскрыла учебник, когда вожатая вдруг обернулась и увидела ее:

— Здравствуй, Анечка!

— Здравствуйте, Марфа Степановна!

Аня встала.

— Сиди, сиди! Как твои успехи? Почему ты не заходишь к нам?

— Много уроков… — начала Аня и подумала: надо же спросить про Люду. Отчего она не ходит в школу?

В вагон с передней площадки вошла женщина с ребенком и тучный, опирающийся на палку, инвалид.

Аня поднялась и бочком, стараясь их не толкать, прошла на площадку.

Марфа Степановна закрыла автоматические двери, дала предупредительный звонок и повела трамвай к Сенной площади.

«Странно, что она ничего не сказала о своей дочке! Что с Людой? — думала Аня. — Спрошу на следующей остановке непременно».

Им удалось поговорить только на углу Невского и Садовой. Здесь, на самом оживленном перекрестке Ленинграда, всегда большая посадка. Аня воспользовалась этим и осторожно спросила:

— Ну, как Люда?

Марфа Степановна удивилась:

— А что Люда? Ты же встречаешься с ней в школе каждый день…

— Вообще-то каждый, — согласилась Аня. — А только последние три дня я ведь ее не видела…

— Что так? Ты прихворнула? — спросила Марфа Степановна, искоса поглядывая на огонек светофора. Но там все еще горел красный свет.

— Нет, я здорова, — ответила Аня. — А что с Людой?

— Тьфу-тьфу, не сглазить, в этом году она держится молодцом.

Ане надо было выходить. Трамвай ежесекундно мог отправиться дальше. Но нельзя же оставить неоконченным этот непонятный для нее разговор.

Выходили последние пассажиры. Аня заторопилась.

— Значит, Люда здорова? Почему же она не ходит в школу?

— Как не ходит? Что ты такое говоришь? — обеспокоенно спросила Марфа Степановна.

— Третий день ее нет в классе… с понедельника, — сказала Аня и почувствовала, как от волнения прилила кровь к ее лицу.

Кондуктор дал сигнальный звонок, извещая о том, что посадка закончена. На той стороне улицы загорелся зеленый глаз светофора. Загудели машины, затрещали звонки стоявших сзади трамваев.

— Зайди вечером к нам, — торопливо бросила Марфа Степановна, нахмурив брови. — Я тебя очень прошу, — хоть на несколько минут.

Аня едва успела выскочить, как за ней захлопнулись автоматические двери.

Трамвайный поезд маршрута № 14 шел по самым многолюдным, оживленным магистралям города. Наступил так называемый «час пик», когда сотни тысяч людей, окончив работу, выходили на улицы, садились в трамваи, троллейбусы, автобусы, спешили домой. Надо было сосредоточить все свое внимание, чтобы искусно вести два тяжелых вагона в этом торопливом потоке людей и машин. Но Марфу Степановну беспокоили мысли о дочери: «Где же она бывает? Почему не ходит в школу? Что случилось?» Она не могла не думать об этом без волнения и тревоги. Но она неотрывно смотрела на потемневшую, залитую дождем улицу, на далекие и близкие огни светофоров, на торопливые фигуры людей, перебегавших рельсы. Взгляд Марфы Степановны был сосредоточенно-напряженным, как на той ее фотографии, что украшает Доску почета. Только маленькая рука в кожаной перчатке, лежавшая на рычаге управления, была сегодня не так крепка, как всегда, и пальцы этой руки слегка дрожали.

Даже тот, кто не был никогда в Ленинграде, знает, что этот город поразительно красив. И не важно, — розовеют ли над ним светлые сумерки белых ночей, или несутся свинцовые тучи, подгоняемые сырыми ветрами Балтики, — он все равно красив! Всегда! Даже в это хмурое утро, завешенное туманной кисеей холодного, моросящего дождя.