Мария Куликова - Пистоль Довбуша

Этот добрый горячий венгр обо всех заботился. Рискуя жизнью, не раз помогал партизанам, доставал им пропуска, оружие. Когда-то он и Микуле помог поселиться здесь, в Дубчанах. С тех пор он был ему за брата. И вот его уже нет в живых. Казнили страшной смертью верного друга.

— Что не знаю, то не знаю, Мишко, как еще бог держится на небе, когда на земле столько зла! — наконец ответил дедушка, скрывая от внука неимоверную боль за Андрея, Палия, Антала, за всех, кто пал в бою, кто был замучен в тюрьмах, томился в лагерях. — Только одно, Мишко, знаю, — помолчав добавил он, — как ширится весной Латорица, так ширится река борцов за правду. Это половодье унесет в бездну нечестивцев фашицких, хортиков поганых.

Уверенность дедушки теплом влилась в душу Мишки. Может, потому, что рядом с ним был дедо, Мишка сумел справиться со своим горем. После похорон матери даже друзья не видели слез на его глазах. Мишка во всем старался подражать Микуле — в словах, жестах. Умение деда владеть собой, его привычка говорить, обдумывая каждое слово, твердость духа, несмотря на пережитые невзгоды, — все это отразилось на характере Мишки. Он даже шагать старался, как дедо, — широко, уверенно.

Нелегко было Мишке после смерти матери опять возвращаться к Ягнусу. Видеть пана, слышать его зычный бас было для мальчика пыткой. Перед глазами вставали картины прошлого: вот Ягнус замахивается на маму кнутом; вот он вваливается в хату и объявляет, что забирает землю…

Мука в дедушкином коробе быстро убывала. Старик истратил на похороны Гафии последние деньги. Покупать кукурузу, фасоль было не на что, и Мишке уже не сиделось дома. Он решил искать работу где-нибудь в другом селе, чтоб не возвращаться к ненавистному Ягнусу.

Однажды Анця прислала за ним соседского мальчика. Мишка тут же оделся и побежал к ней. Она редко заходила к дедушке, да и то тайком, вечерами.

— Ой, легинеку! Соскучилась я по тебе! — встретив его, улыбнулась девушка, прищурив свои голубые, как незабудки на полонинах, глаза. Она пригласила его в свою каморку, угостила горячим токаном. — Ну, как думаешь жить дальше, Мишко?

— Пойду батрачить в другое село… А может, и в партизаны убегу! — решительно добавил он.

— Ой, легинеку! Не так-то просто их найти!.. — И, помолчав, добавила: — Помнишь, в тот вечер, когда умерла твоя мама, жандары схватили дядька Антала, старого и верного друга деда Микулы… Многих посадили они тогда в зеленую машину. Потом троих повесили… Не скрою. И тяжко нам было, и страшно. Но мы не ушли. Так нужно… Оставайся и ты, Мишко. А придет время, вдвоем уйдем к партизанам.

— Правда, Анця?!

Мишка не находил слов от волнения. Он уже перестал надеяться, что Анця заговорит с ним когда-нибудь опять о партизанах.

Девушка, жарко дыша ему в ухо, обдавая запахом чебреца и еще какой-то травы, продолжала еще тише:

— Русские знаешь как быстро движутся! Скоро у нас будут! Ой, легинеку! Спевать песни хочется!

Мишке тоже хотелось петь от таких новостей и оттого, что Анця с ним разговаривает как со взрослым. В душе у него все ликовало: она уже не считает его маленьким! Хватит! И, самое главное, она, кажется, ему доверяет!

И в благодарность за это он старался прятать свои чувства в «носок башмака». Когда появлялись в доме хозяина жандармы, он уже не бегал за Анцей с откровенным страхом в глазах. Он наблюдал за хортистами исподтишка.

Ягнус, увидев Мишку опять за работой, довольно ухмыльнулся в усы:

— Ага, явился! Выходит, не прожить тебе без меня. Ладно. Знай мою доброту, батрачь. Куда ж тебе деваться!

Мишке хотелось бежать от него куда глаза глядят.

Староста при каждом удобном случае хвастался перед дубчанами:

— Приютил я опять сироту. Жалко. Есть-то и ему надо…

Пан, как от лютого мороза, поеживался под колючими взглядами односельчан. Никто из них не хотел идти ломать Гафиину хату. Пришлось нанимать людей из другого села. Теперь на том месте быстро росла мельница. Росла и тревога у пана за свое богатство, которое он преумножил при режиме Хорти. Он будет защищать этот режим, чего бы ему не стоило!

Мишка часто ходил по той улице, где раньше стояла его хата. И чудилось ему, он слышит голос матери. «Иди, сынку, домой!» Мальчик еле сдерживал слезы.

Дедо Микула закрыл на зиму комнату, что была побольше. Он жил с Мишкой в маленькой каморке. В ней теплее, да и топлива требовалось немного. В углу каморки возвышалась печь. Напротив — стол. Над кроватью висела длинная запыленная трембита. Когда-то дедушка сделал ее своими руками. Под лавкой лежали цапина и топор — свидетели того, что старик был и лесорубом, и на лесосплаве работал. Чего только не умели дедушкины руки!