Янис Яунсудрабинь - Белая книга

— Не твоя забота! — отбрила его Дартушка.

Хлест! Хлест! Вместо ответа дядя дважды взмахнул кнутом, и мы, вобрав головы в плечи, припустили домой.

Дартушка оставила корзину в поле. Только добравшись до хлева, она осмелилась оглянуться, — стоит себе корзина, где ее кинули, а в ней наша добыча.

Дартушка с минуту колебалась, не вернуться ли за корзиной, но я, всхлипывая, побрел к клети.

Хозяйка, сердитая, туго повязав платок, поджидала у ворот загона.

— Ну ты, работяга! — окликнула она Дартушку. — Уже и до полдника недалеко… Вы чего это ворон всполошили? Ох, девка, храни бог твою шкуру, коли гнездо разорила.

Дартушка покосилась на меня, поспешно высморкалась и пошла выгонять коров.

Наша корзина с мясом стояла на пашне как ни в чем не бывало.

Дартушка выгнала коров на пастбище и ну орать на них, да что-то очень уж громко. У меня мелькнула догадка — не меня ли она так вызывает? И правда, только я показался на прогоне у березы, Дартушка стала мне махать.

Я оглянулся по сторонам и побежал на выгон. Не мог я ее ослушаться, ведь мне так хотелось получить в подарок обещанных птиц и зверюшек, которые поют, лают и воют, как кому положено.

— Знаешь что? — таинственно шепнула мне Дартушка.

— Ну?

— Плохо дело! Слыхал — хозяйка вороньего мяса не хочет. А сама осенью поубивала голубей целую кучу! И овец бьют, и телят, и свиней. А таких птиц, что крыши портят, цыплят таскают, она жалеет. Ладно, вечером раскидаем их по выгону. Но сгубить зазря столько живой твари грех. Хоть одного изжарим и съедим. Ступай домой, принеси… Постой, не надо! Вот у меня спички, в кармане передника с прошлого раза остались. Надо бы сольцы, да ничего, обойдемся. Ты сбегай принеси вороненка. Смотри, самого крупного выбери. Приглядись, пощупай, у кого на крыльях перья, жестче, тот постарше и пожирнее.

Я был рад, что теперь за все мои труды поем немножко жареного мяса, и потому охотно побежал исполнять приказ моей повелительницы. Я схватил первого попавшегося птенца из тех, что мы оставили на выгоне, и со всех ног кинулся обратно, боясь, как бы кто-нибудь не заметил и не помешал нашему пиршеству. Но все шло гладко. Вороненка ощипали, обмыли и изжарили.

— Видишь, какое белое! — сказала Дартушка. — А говорят: «Синий, как воронье мясо…» Оно синее, когда ворону пристукнешь и кровь не стечет. А у нас — видишь, вон какое! Потому как птенец резаный.

Она приподняла вертел и отколупнула пальцем кусочек мяса. И правда, белое, как молоко.

— Еще жестковато.

Дартушка несколько раз переворачивала вертел над ярким пламенем от сухого хвороста, и потом мы уселись есть.

Мне досталось целое крыло… Но как ни странно, угощение мне что-то пришлось не по вкусу. С виду мясо аппетитное, румяное, а в рот возьмешь — пресное водянистое тесто. Пожевал я его, пожевал и наконец сказал, что больше не хочу.

— Одна беда — соли не хватает, — признала Дартушка, — а так мясо что надо. И какой же ты парень, если крылышка не осилишь.

Я попробовал проглотить еще кусочек… нет… не идет…

Дартушка съела всего птенца с великой жадностью. И крылышко, что я начал, тоже исчезло в ее большущем рту, обведенном черной угольной полоской. Ей, обжоре, даже рот утереть было некогда.

Вечером, когда Дартушка пригнала стадо, хозяйка долго внушала ей, что, мол, всякой птахе, всякой букашке своего детеныша жалко.

— Твоя матушка, — говорила хозяйка, — тоже ведь голосила бы по тебе, если б тебе голову отрезали? Ты ведь взрослая, через год к причастию пойдешь, а до сей поры не знаешь, что убивать невинную божью тварь — грех. Человеку дадено много: и скота, и птиц, которых можно убивать для питания; но птахи небесные — они вольные, обижать их нельзя.

Дядя рассказал дома про корзину с убитыми воронятами, так что домочадцы про это знали, и теперь Дартушка стояла у всех на виду, надув губы и насупившись. Похоже было, она силится заплакать, но ни одной слезинки выдавить не может.

После долгого наставления хозяйка приказала Дартушке подобрать воронят, общипать, а потом схоронить там же на поле. Чистый грех гноить в земле столько пера: справная подушечка выйдет.

На другое утро, когда я из клети прибежал в избу, оказалось, Дартушка дома. Она лежала на своей лавке, дрожа от озноба, и что-то бормотала. Все три полушубка, которыми ее укрыли, знай подскакивали, так ее трясло.

— Чего с Дартушкой? — спросил я.

— Лихорадка, — сердито отвечала мать.

Всю ночь Дартушка шныряла во двор, второпях громко хлопала дверью и будила весь дом. Поэтому никто ей особенно не сочувствовал.