Янис Яунсудрабинь - Белая книга

— Видите, после смерти душа в любую плоть войти может.

— А еще бывает, душа в свою же плоть вселяется, и мертвец с виду вроде живой, только все молчит, а спросят, не отмечает. Покойный печник Страдынь несколько раз ночью приходил с Кистерова погоста в Кистеры. Войдет к батракам, постоит, потом тропкой воротится на погост. Люди кистеру [9] Кистер — причетник лютеранской церкви, обычно он же и органист. сказывали, а он все не верил, пока сам не увидал. Лег на испольщикову кровать незадолго до полуночи и задул свечу. И впрямь Страдынь явился… В тех же белых портах, в какие обрядили его, и тот же платок на шее. Кистер поднялся с постели, осенил его крестным знамением и говорит: «Ступай, Страдынь, покойся с миром!» Только тогда кистер вспомнил, что на похоронах, перед тем как в могилу опускать, он покойника не перекрестил. А крестят, чтоб душа с того света не возвращалась. С той ночи Страдыня больше не видали ни в Кистерах, ни в другом месте.

— Может, душа его покоя не знала оттого, что перекрестить забыли, но люди по-другому говорят. Будто несколько ночей пришлось его душе побродить за то, что при жизни людом обманывал.

— Истинная правда… Целый год он в закромах рожь держал. А перед продажей припаривал, чтобы зерна разбухли. Вот он как народ обжуливал. Накалит ольховый сук, сунет в закром и сломит пополам, чтобы пар в зерно вошел.

— Полно вам на ночь грешить, усопших оговаривать, — промолвил кто-то со вздохом. — Да будет на всех милость божия.

— Неужто вы всей этой брехне верите? — послышалось вдруг из запечья, из самого дальнего угла.

Это был голос хромого Юрка, который ни в какие разговоры никогда не вступал. Что ж, послушаем, чего он набрешет.

— Семьдесят лет я на свете прожил, нищий я калека и не умею ни богу молиться, ни по книжке псалмы петь, а только мне сроду ни одна такая нечисть не показывалась. Потому как у меня здоровая кровь. Не боюсь я никаких духов и в них не верю, вот они мне и не показываются. Я и в ночном спал, и в имении ночью по овину бродил, и в лесу один работал, и никто меня не тронул. Привидения! Да как вы сами не докумекаете? Вон что со Слабрадзаном приключилось: поехал он ночью в Циситский лес дровишек нарубить, пока лесник в корчме. А на вырубке лошадь у него стала — ни тпру ни ну. Он ее и кнутом, и вожжи дергает — ни с места! Поднял глаза — батюшки светы: впереди полк солдат. Он бы удрал, да как удерешь, когда конь околдован? Лучше смерть принять на своих же санях. Втянул он голову в воротник тулупа да так до света и просидел. И увидал он тогда, что перед ним не солдаты, а заиндевелые елочки. А конь потому не мог с места сдвинуться, что сани передним вязком за пень зацепились.

Своим неверием и этим рассказом хромой Юрк вызвал такое недовольство, что разом нарушил и мирный уют, и волшебные чары посиделок. Поднялся гомон, споры. А вскоре на шестке загорелась лучина. Мир привидений, в котором мы так чудесно провели время, отдалился — до другого вечера, до других, еще более увлекательных историй.

Бабушка моя была великим лекарем. Какие только люди, с какими только хворобами не обращались к ней за помощью. Застудит ребенок горло, его приносят или приводят к моей бабушке, а та мигом сует больному в рот свой кривой палец. Ребенок малость похнычет и — глядишь — в тот же день уже здоров. Старушек бабушка растирала, больным мужикам клала припарки, из малых детишек выгоняла хворь веником в бане. Все это были средства для наружного применения, но главным образом бабушка спасала людей чудодейственной силой своих слов. И слава о ней разошлась далеко. Не раз, бывало, к нам во двор въезжал верхом на лошади литовец в полушубке и босой; постукивая пятками по бокам низкорослой лохматой лошаденки, он спрашивал:

— Ар че гивапа доктурка? [10] Здесь лекарка живет? (литов.)

Скольких лекарей и даже настоящих докторов миновал он на дальнем своем пути!

Бабушка моя врачевала не только людей, но и скотину. Сибирскую язву она ну прямо-таки рукой снимала, успокаивала колики; даже у свиней от ее слов спадала опухоль. Она заговаривала рожу, водой смывала падучую, чахотку и желтуху, унимала зубную боль и обезвреживала змеиный яд. Право, я не знаю ни одного недуга, который не убоялся бы единоборствовать с моей бабушкой, — разве что одна смерть.

Чаще всего бабушка шептала на соль. Но бывали болезни, на которые соль не оказывала ни малейшего действия. В таком случае приходилось шептать на сметану либо на воду. Сперва бабушка спрашивала, какая у больного хворь, и лишь после этого выбирала нужный продукт. Но вдобавок ей непременно надо было знать имя больного, а если речь шла о скотине, то какой она масти.