Н. Ковалева - Зима и лето мальчика Женьки

Такого вопроса Брига не ожидал. И брякнул невразумительно:

— Ну, прям-таки!

— Понял, — улыбнулся Беня.

От улыбочки этой Бриге стало не по себе.

Отец мог бы и не сигналить: Олюшка его машину из всех колхозных узнавала по звуку мотора, который не лаял, как у дяди Гоши, и не фырчал, как у Андрюхи, а ровненько так урчал. Отец был лучшим водителем в колхозе. Олюшка всякий раз, проходя мимо доски почета у колхозной конторы, искала глазами фотографию отца. Он улыбался с карточки «С ударников берем пример!». Обидно только было, что под стекло попал дождь и карточка с одного боку размылась. Уже три года такая висела.

Девушка выдернула тяжелый железный шкворень и прыгнула на подножку грузовика, вцепилась в зеркало и кузов. Отец только головой покачал. Так и въехала.

— Беги к маме, шоферочка, пусть ключи от погреба даст. Дробленки привез.

— А в погреб-то зачем? Прокиснет в сарае, что ли?

— Береженого Бог бережет.

Мать торопливо кинулась, на ходу обтирая руки фартуком, засуетилась. Лязгнул замок погреба.

— Сколько привез?

— Сегодня — три. На телятник возили. Вот если б на свинарник, можно и побольше.

— Алеша, дай-ка хоть подавать буду!

Отец отмахнулся:

— Сам! Иди-ка, глянь, не увидел бы кто.

Мать суетливо кинулась к воротам, приговаривая что-то, замерла, смешно вытянув шею. «Как курица», — подумалось Ольге, и девушка тут же одернула себя: «Нехорошо так про мать!»

— Да нету никого на улице! — крикнула она маме. — Кто там днем будет? На покосе все.

— Не ори, — шикнула мать. — Не свое, поди, грузим.

Олюшка хотела ответить, что не орала, но вдруг вырвалось:

— Ворованное.

И ей стало нестерпимо больно. Раньше она никогда не думала, как живут родители. Все по кругу, все привычно. Так положено. А тут ее ошарашило догадкой. Будто никогда не знала, откуда берется дробленка, зерно, что за бензин в бочке. И все остальное.

Оля оглядела двор. Вспомнила, как ночью мотались за соломой, мать и батя кидали споро, сноровисто, а она светила. Выходит, красть помогала.

Родители то ли не услышали, то ли мимо ушей пропустили. Девушка постояла, наблюдая, как отец выгоняет машину за ворота.

— И мы, выходит, воруем?

Мать обернулась на ходу:

— Три мешка, что ли? Воруют вагонами.

— А цветы, мама, цветы — это вагон?

— Какие цветы-то?

— Да те, которые Брига принес, мама. Это воруют, а зерно нет?

— Вспомнила бабка, как девкой была. Иди помидоры собери.

— Мама!

— Что «мама»? Прут взять?

— Бери что хочешь, а только не вор он, мама!

И вдруг так легко стало, так радостно, что даже прут оказался не страшен. Оля улыбнулась в синее небо:

— Я все равно с ним дружить буду! И рви ты сама свои помидоры!

К воротам она пошла не торопясь и даже ждала, что тяжелая рука опустится на спину. Вот тогда она повернется и перехватит ее, как Брига, и — глаза в глаза, больше никогда себя ударить не позволит! Никому!

Комарье раззуделось не по времени. Беня шлепнул себя по щеке: «Обычно к вечеру начинается, а тут до сумерек еще, как до Китая пешком, солнце высоко стоит».

Неделю было так жарко, что мальчишки успели загореть, облезть и опять забронзоветь свежим загаром. Сегодня с утра жара стала вязкой, влажной, тяжелой, не спасало и купание. Только выйдешь на берег — а уже снова в липком поте. Вот и комарье. «Будет дождь, будет. С одной стороны, хорошо, что тут, на даче, ментов в округе нет, искать никто не догадается, с другой — надоело картошку одну жрать. И курева нет. Даже бычки все вышли». Беня пробовал растирать сухие табачные листы — не то. «И Брига ходит, словно пыльным мешком пристукнутый: то улыбается, как дурачок, то молчит, то клавиши давит. И потрепаться не с кем. А самое поганое, что ему тут все нравится. Или не нравится, а будто он не видит ничего. Мы ж тут как в тюрьме: «не так говоришь», «куда пошел», «почему руки не мыл», «возьми почитай книжку», «спать ложись поздно». Нет, конечно, препод этот молодец, что не сдал. Но хватит уже строить — не малолетки, без советов обойдемся. А главное — время-то уходит! Сейчас бы окопаться где-нибудь, чтобы на зиму, хотя бы подвал застолбить. Ну, не век же тут сидеть! Вон Алеша уже начинает петь, что надо учиться, что, типа, без школы никак. Срок нашей вольнице — до первого сентября, а Брига не видит… малахольный, блин!» Беня в сердцах пнул ведро из-под картошки.

— Ты не пинай, — откликнулся Малой. — Твоя очередь в погреб лезть и чистить.

«Утекать надо отсюда. Задолбало».

Ольга обернулась у самых ворот. Мать так и застыла соляным столбом. Жалко ее стало и обидно до слез. Мать сама сто раз говорила, что Олюшка — надежда ее, что дочь у нее одна, что она ради дочери на все готова. Но если так, почему не видит и не понимает? И врать зачем?