Н. Ковалева - Зима и лето мальчика Женьки

— Наперегонки! — толкнул он приятеля и полетел по спящей улице, выстукивая шустрыми пятками: люб-лю-люб-лю-люб-лю!

Перемахнул через калитку и распластался у крыльца. Сверху щучкой свалился Беня.

— Втюрился!

— Иди ты! — захохотал Женька, сбрасывая его с себя.

Ага, шиш скинешь, Бенька впился дикой кошкой, локоть в горло.

— Сдаешься?

Брига перевернул его на живот и ударил головой в зубы, вскочил:

— На тебе! — рубанул ладонью по сгибу локтя, показывая неприличный жест.

— Спать идите, — зевнул Вадик, дожидавшийся парней на крыльце. — Завтра Алексей Игоревич приедет…

— Сегодня, Малой, — взъерошил его волосы Брига. — Уже утро почти! — Женьке захотелось обнять мальчишку, но он сдержался и проскользнул в дом.

— Я ж говорю: втюрился! — констатировал Беня.

— Брига! Брига! Брига! Там, там… Иди, иди! — Вадька, захлебываясь словами, тянул друга с кровати.

В полусне Брига перевернулся на бок.

— Там Ольгу твою мать бьет! Иди! — ударил Вадька в бок.

— Что? Ольгу?!

Брига наперекосяк захлестнул пуговицы рубахи и выбежал наружу.

У ворот Барановых собралась целая толпа, слышался гул голосов, и сквозь него тоненькое:

— Мама-а-а, я не буду, не буду!

Как камень в воду, Брига разрезал сгрудившихся. «Олюшка!»

Ремень хлестко прохаживался по худым девчоночьим плечам.

— Не бери чужого! Не бери! И кавалерам своим…

Брига цапнул кожаную змею:

— Не трожь!

Олюшка даже не подняла головы. Лежала, сжавшись в серой пыли, среди раздавленных цветов, подол сарафанчика задрался, на запретно-белом багровели следы ударов.

— Я! Это я! — закричал Женька

— Куда он ломанулся? — зевнул Беня.

Вадька всхлипнул:

— Ольгу мать за цветы лупи-и-ит!

— Сдаст, сука. А ты-то что сопли развел? Тебя, что ли, лупят?

Парень неторопливо оделся: «А пусть докажет. Не был, не видел, за руку не схватили».

— Воды дай! — крикнул Малому, но тот точно оглох.

За калитку Беня не пошел — прислушался: «Вроде сюда не ломятся…»

Брига машинально намотал на кисть вырванный ремень, умело, бляхой кверху.

— Женишо-о-ок, — протянула Ольгина мать — Ударишь, может, тещеньку?

— А такой и ударит. Ишь, зенками зыркает! — подхватила тощая рослая баба.

— А пусть попробует, — уперла руки в боки «тещенька» — и пошла вперед, как крейсер «Аврора».

Женька отступил, и еще на шаг. В спину как бульдозером толкнули — и парень упал лицом в Ольгины колени.

— Не бейте его! — взвилась девчонка — Мама! Мама! — прильнула закрыть, уберечь. — Не хотел он!

Бабы онемели на миг — так, что внезапно стало слышно проезжающую мимо электричку.

— Не хоте-е-ел?! А в огород я лазила? Он те гряды копал? Все в кашу! Где капуста? Где свекла?

— Если бы рвал! С корнем драл!

— Спустить бы штаны и вложить хорошо, раз дядя ума не даст, — вынесла вердикт мать.

— А ты бы следила за девкой, Аглая! Притащит в подоле…

— Женилка не выросла брюхатить, — отозвалась Ольгина мамаша, но на дочь зыркнула. — А ты брысь домой! Вечером еще отец всыплет.

Олюшка все сжимала дурную Бригину голову.

— Отцепись от него, бесстыжая! — размахнулась мать, думая ударить дочь.

Брига подставил плечо, ступор будто рукой сняло.

— Бежим! — и он рванул к реке, утаскивая за собой ничего не понимающую Олюшку.

— Куда? Куда?! Сучка-а-а! — неслось им вслед.

Женька срезал по проулку к косе, и влетев в стылую воду, понял: погони нет. Разжал вспотевшую ладонь:

— Больно? — спросил виновато.

Олюшка опустилась на желтый песок и заплакала. Тоненькие плечи, иссеченные ремнем, ходили ходуном. Брига хотел отвести глаза от сходящихся крест-накрест вспухших следов — и не мог. Разве этого он хотел? Разве этого?

Он зачерпнул воды, осторожно вылил на Олины плечи:

— Надо холодное, Оль, легче будет.

Девушка не ответила, только вздрогнула. Так Брига и лил ей на плечи енисейскую благодать.

А девчонка все не унималась: плакала, подвывала тоненько, поводя плечами.

Брига коснулся растрепанных кос:

— Прости!

Ольга встрепенулась, прижала ладошку к горячей щеке.

— Бриг… Я… сказать должна… я… люблю тебя. Наверное, — прошептала, глянула снизу вверх беспомощно, растерянно.

Женькино сердце свело сладчайшей судорогой — не выдохнуть; так и застыл.

— Оль…

Девушка не отвела взгляда.

— Не наверное. Совсем не наверное.

«Любит… Да разве меня можно любить?»

— Меня?

Олюшка кивнула головой. Счастье с размаху рухнуло на плечи, придавив Женьку к земле.