Н. Ковалева - Зима и лето мальчика Женьки

— Брига! — махнула рукой Алена.

Перескакивая через ступеньки, Женька понесся к ней.

— Баян возьми… — а глаза красные-красные, и по щеке черная дорожка.

С баяном через ступеньки не поскачешь.

— Ты ревела?

Алена мотнула головой.

— Не ври, Ален, вижу же… Что, не взяли?

— Идем к Алексею Игоревичу.

— Зачем? Сплясать, если только… Идем домой, а? — попросил Женька, но покорно поплелся за девушкой.

Алексей Игоревич сплясать не попросил, инструмент расчехлил, на звук попробовал, поморщился, но махнул рукой:

— Ладно, «Тула» тоже инструмент неплохой, звук есть. Старенький, но пойдет, пойдет пока. По воскресеньям будете привозить ко мне. В школу не возьму. Пропустит хоть одно занятие без уважительной причины — считайте, уговора не было. Да, и еще, я не профессор. Зовите меня Алексей Игоревич.

Алена прикрыла рот ладошкой и покраснела.

В коридоре вкусно пахнущая женщина вдруг схватила ее за рукав.

— Скажите, это же сам Андрейченко, да?

— Алексей Игоревич…

— Он вашего мальчика взял?

— Сказал, чтоб приводила по воскресеньям.

— К нему?

— К нему.

Женщина подняла глаза к небу.

— А сколько он берет за уроки?

— Да ничего он не берет, — виновато вздохнула Алена. — Ничего.

— Лучший педагог города! — дама шагнула к Алене, как будто обнять хотела. — Вам повезло! У вас мальчик талантливый!

— Я не знаю…

— А что тут знать? — возмутилась дама. — Сам Андрейченко взял!

— Он, видать, важная птица, — усмехнулся Брига на улице. — Мне вроде как повезло.

Алена кивнула:

— Повезло.

Шум, гам, суматоха: старшаки с завхозом поехали за еловыми ветками, Лариса Сергеевна с физруком поставили в холле портрет мордастого дядьки Брежнева, перечеркнутый с уголка черной ленточкой, рядом установили флаги — комсомольский, пионерский, — и огромное знамя, которое раньше хранилось в кладовке у завхоза, на случай демонстрации. Почетный караул меняют каждые пятнадцать минут. Все честь по чести, пионерам даже парадную форму выдали. Правда, не сразу: сначала завуч Лариса Сергеевна и пионервожатая Катенька долго спорили, надо парадку или нет, ведь не праздник, траур же. Потом решили облачить девчонок в юбки и белые блузки, а мальчишек обязали только обычные рубахи сменить на белые. Женька был рад: он терпеть не мог парадку с идиотской пилоткой, которая все время сползала набок. Его в общей суете особо не задействовали, и он слонялся по кипящему муравейнику без дела. А вокруг все бегали почти радостно: смерть Брежнева здорово разнообразила обычный распорядок жизни.

Еще утром их воспитательница с умильно-трагическим лицом сообщила:

— Сегодня ночью скончался Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев.

Никто с ходу и не понял, что делать, радоваться или огорчаться, но она добавила:

— На всей территории Советского Союза траур, приспущены государственные знамена, отменены праздники, в школах объявлен трехдневные каникулы…

И тут все разом гаркнули:

— Ура!

Ленаванна покраснела, закашлялась и прошипела:

— Тихо, тихо, идиоты!

Ребята примолкли, но тут же басовое «ура» донеслось из комнат старших.

— Сбор в актовом зале через десять минут. Зарядки не будет, — вздохнула воспитательница.

Второй раз «ура» уже никто не крикнул, радовались про себя, но Ленаванна обреченно махнула рукой и хлопнула дверью.

В актовом зале воспитанникам долго рассказывали про светлый путь Леонида Ильича и про то, что все они должны быть счастливы, их детство под мудрым руководством партии обеспечено; чем именно — Брига прослушал. Зато понял, что в Италии много беспризорников и им негде жить, они предоставлены сами себе. «Там тепло, там апельсины растут на деревьях, можно и на улице жить», — подумал он без тени сочувствия несчастным итальянским детям.

Женьке привиделось море — огромное, до горизонта, синее-синее, — и жаркое солнце. Горло перехватило чуть не до слез: воля… Брига одернул себя: еду всегда найти можно, но в мороз без крыши над головой — смерть. Надо переждать сумрачную зиму, а тогда уж… Женька глянул на окна, затянутые искристым узором. Суровый выдался ноябрь. Утром, когда ребят выгоняли на зарядку, холод пробирал до костей; но все быстро согревались, после пары кругов по полю хотелось скинуть курточку. Совсем неожиданно Брига нашел для себя радость: взять да и подтянуться больше всех; ему вообще нравилось опережать других во всем, в чем только получалось. Любить его от этого больше не стали, но всякий раз Брига чувствовал сладкое и одновременно едкое чувство победы. Ее ни с кем нельзя было разделить, но ею можно было ткнуть в ухмыляющиеся морды.