Клара Ярункова - Единственная

— Не будь такой уверенной, — смеялась Ева. — Вполне вероятно, что у меня все правильно, а у тебя нет!

Ну едва ли! Однако, если так, то шансы наши уравнялись!

Потом Ева рассказала, как отличилась на экзамене Бабинская. Только пусть мне никто не говорит, что после девяти лет тупоумие Бабинской вдруг озарил луч мудрости! И как раз на экзамене! Так гениально подгадать мог бы разве боженька моей бабушки, да и тот бы ей такой милости не оказал, потому что Бабинская — грешная душа, она и обманывает, и людей оговаривает, и вечно у нее подозрительно много денег.

— Ради бога! — смеялась Ева. — Неужели ты думаешь, что она в самом деле все знала сама по себе? Ее папочка узнал в министерстве вопросы и целый месяц вбивал их ей в голову, пока она все не запомнила, все-таки ведь не абсолютная идиотка!

Стало быть, мы сели в лужу, как сказал бы Иван. Нас теперь спасут только колы в табеле Бабинской. Ладно, увидим, есть ли еще на свете хоть на грош справедливости!

Если кому-то кажется, что я из-за экзаменов забыла об Имро, то он ужасно ошибается. Что вы! Именно мысль о нем и поддерживала меня в самые тяжелые моменты.

Кто о нем, по видимости, забыл, так мои родители. Ни разу больше они не упомянули о том вечере. Только я не такая уж наивная, чтобы не понять причины. Они не хотели меня расстраивать перед экзаменами! Теперь, когда все это кончилось, они так будут за мной следить, что и не вздохнешь. Знаем!

Но пользу это все же принесло: если они хотели что-то против меня затеять, то неизбежно должны были начать разговаривать друг с другом. И не так уж глупо говорить бабушке: «Не было бы счастья, да несчастье помогло».

Веду себя дома тише воды, ниже травы. Только время от времени то попою, то попляшу при них, чтоб не внушать подозрений.

Отец по вечерам учит меня играть в шахматы. Перед ходами я долго думаю. И дольше всего сижу над доской, когда вспоминаю мой самый прекрасный вечер под ветром. Отец начинает тогда торопить меня, и я делаю такой гениально-глупый ход, что он хохочет.

— Чем дольше думаешь, тем хуже играешь!

Ха-ха! Он мог бы понять меня, только если бы имел аппарат для чтения мыслей. Ох! Не хотела бы я видеть тот ужас, когда какой-нибудь болван сконструирует такую кибернетическую машину. То-то его поблагодарит вся молодежь на свете! Будем надеяться, что к тому времени я состарюсь. И уж наверняка не сделаю я такую подлость, не стану применять аппарат против собственных детей.

Так вечер за вечером я усыпляю бдительность моих родителей, и они уже, ручаюсь, убеждены, что память об Имро начисто стерта. Эх, люди, люди! Да как же выглядел бы мир, если бы каждый из нас способен был предать самого близкого человека, испугавшись одного косого взгляда или пары пощечин!

Я и на балкон не выбегаю. Не думаю, чтобы Имро теперь приходил к нашему дому. Но если даже придет, Марцела всегда во дворе, она принесет мне хоть записочку от него. Теперь она сделает это осторожнее, чтобы искупить свою вину. Она тогда же, на следующее утро, ждала меня у школы и объяснила, что торчала на улице до половины восьмого и даже носу из подворотни не высовывала, когда ее звали домой. Но без четверти восемь мать, встревожившись, отправилась ее искать. Тут же, прямо во дворе, отвесила ей три тумака, и то еще Марцела упрямилась, не хотела уходить домой. Я это оценила и поняла — она ничего не могла сделать. А тут мои отец зашел к ним и, когда узнал, что там меня нет, спустился к Еве, а потом помчался на улицу. Да, это был рок. Я простила Марцелу, а она тотчас этим воспользовалась:

— Передай от меня привет Йожо…

— Я к ним редко хожу, — сказала я, — а его отец все еще никуда его не пускает!

Марцела впала в такое уныние — мне ее даже жалко стало.

— Знаешь что, — придумала я, — позвоним ему, когда наших не будет дома!

Марцела обрадовалась было, но тут же ужасно застеснялась. Она обожает пороть глупости по телефону, но с чужими. А один раз позвонили мы Йожо, а она держала трубку что твоя овечка и даже не мекнула.

— Ничего, — успокоила я ее. — Говорить буду я, а ты только слушать его голос. Идет?

Мне ведь тоже приходится быть терпеливой. Труднее всего были первый и второй день после того вечера — меня мучило, что отец нас застиг, но потом все это ушло, остался только Имро и все то, что мы друг другу сказали Теперь нас никто не разлучит. В понедельник он наверняка будет ждать меня у художественной. А если за мной родители явятся, ну что ж, придет через неделю. Это мы выдержим. Я могу ждать его до бесконечности — знаю, что он все равно придет. Придет, и опять мы будем разговаривать и за руки возьмемся… Но почему нельзя, чтобы это было сейчас, немедленно? Кому это надо, что Косичка грустна, скажи, Имро? И зачем она то и дело вытаскивает из-под обложки дневника твой билет в кино, и только ей и радости, что этот билетик? В понедельник приходи, обязательно приди, а то Косичка плакать будет, Имро!!!