Яков Длуголенский - Жили-были солдаты

Когда Миша и Брыкин вышли из столовой, Миша спросил Брыкина:

— А чего он вас про здоровье спрашивал? Вы что, болели?

— Нет, — сказал Брыкин. — Это он волновался.

— А чего он волновался?

— Вкусный обед или нет. Может, это только ему кажется, что вкусный, а я попробую и скажу, что нет… Вот он и волнуется. У него обеды всегда вкусные, но он всё равно волнуется. Такая уж должность — повар.

Тут они подошли к домику, где хранилось знамя, вошли, и Миша сразу увидел знамя: оно стояло на возвышении, под стеклом, а рядом был часовой.

Брыкин отдал знамени честь.

Миша тоже хотел отдать честь, но, во-первых, постеснялся, а во-вторых, не знал точно: отдают моряки сухопутному знамени честь или не отдают.

Миша посмотрел на часового. А часовой посмотрел на Мишу. У часового шевельнулись только глаза — сам часовой не шевельнулся.

— Здрасте, — сказал ему Миша.

Часовой не ответил.

— А он что, не дышит? — спросил Миша.

— Что ты, дышит, — сказал Брыкин.

— А не шевелится почему?

— А потому, что он — часовой у знамени. У знамени часовой не шевелится.

— И давно не шевелится? — спросил Миша.

— Вот, — сказал Брыкин, — скоро уже два часа.

И тогда Миша подумал, что часовой устал, наверное, не шевелиться так долго, и сказал Брыкину:

— А давайте принесём ему табурет. Он посидит немного, отдохнёт, а потом опять встанет и опять не будет шевелиться.

— Нельзя ему это, — сказал Брыкин.

И Мише показалось, что часовой хотел улыбнуться, но не стал.

— Нельзя ему, — повторил Брыкин. — Сядешь на табурет и уснёшь. А тут, сам понимаешь, знамя…

— Да, — сказал Миша, — понимаю. Знамя.

И тут вспомнил, что рассказывал ему папа про знамя, и ещё вспомнил про Гашетку, испугался и сказал:

— Дядя часовой, а дядя часовой…

Но часовой опять только шевельнул глазами.

— Ему говорить тоже нельзя, — сказал Брыкин.

— А мне можно?

— Тебе можно.

— Тогда пусть он не говорит, — сказал Миша, — я ему сам скажу… важное. Он слышит?

— Слышит, — сказал Брыкин.

И Мише опять показалось, что часовой хотел улыбнуться.

Миша сказал:

— Часовой, а часовой… Я знаю один случай — про то, как собака знамя съела. Часовой ушёл, а она прибежала и съела… У вас тут Гашетка бегает; она не съест?

— Нет, — сказал часовой.

— Он говорит?! — удивился Миша.

— Это я говорю, — сказал Брыкин. — Он не говорит. У нас, Миша, знамя не пропадёт. У нас не такие солдаты. Да и Гашетка не будет его есть. Ведь это солдатская Гашетка, и понимает: самое дорогое у солдата — знамя. Разве будет она его есть?

Миша подумал и решил, что, конечно, не будет: разве военная собака станет знамя есть?

— А можно, — сказал Миша, — я посмотрю на знамя вблизи?

— Можно, — сказал Брыкин.

Они подошли к часовому совсем близко, под сильные лампы, которые освещали часового и знамя, и Брыкин приподнял Мишу, и Миша вдруг увидел на знамени дырки.

«От пуль!» — сразу догадался Миша. И ещё увидел на красном полотнище орден. А какой — Миша не знал.

— Какой это орден? — спросил Миша Брыкина.

— Суворова, — сказал Брыкин. — Не так уж много знамён, которые носят орден Суворова. А теперь — пошли. А то часовому попадёт, что мы около него крутимся. У знамени никто крутиться не может: ни ты, ни я, ни командир… У знамени может быть только часовой.

Миша сказал:

— До свиданья.

Брыкин отдал знамени честь.

И тогда Миша тоже отдал знамени честь. Про себя только.

«Так вот оно какое, знамя, — думал Миша. — Настоящее знамя. С орденом. И с дырками от пуль».

— А теперь мы куда? — спросил Миша. — К пушкам?

— Пушки все одинаковые, — сказал Брыкин. — Одну посмотришь, а другие и смотреть нечего. Другое дело солдаты: разные все… В спортзал мы пойдём.

В спортзале стояли брусья, конь, турник и стол. Самый обыкновенный стол.

В углу смуглый солдат в синих трусах и белой майке поднимал штангу. На штанге было много блестящих никелированных «блинов», и солдат поднимал их все сразу.

— Это мой знакомый солдат Лёша, — сказал Брыкин.

— Сильный, — уважительно сказал Миша.

— Конечно, сильный, — подтвердил Брыкин. — Ты сядь на него — он и тебя поднимет. Да что тебя! Он знамя одной рукой несёт…