Ганс Краузе - Али-баба и Куриная Фея

— Друзья, поторапливайтесь!

Небо было молочно-белое. Лучи солнца с трудом пробивались сквозь завесу туч, они почти не грели.

Сторож имения, папаша Боссиг, чтобы размяться, слегка притопывал ногами. Правую руку, на которой не хватало трёх пальцев, он засунул поглубже в карман пальто. Когда рука мёрзла, шрамы начинали болеть. Проклятый несчастный случай! Свыше сорока лет простоял папаша Боссиг за верстаком. Он был первоклассный столяр. «Не спите, мальчики, берегите руки», — предупреждал он своих учеников, когда им приходилось работать с ленточной пилой. Но однажды он сам зазевался. Задумался о своих внуках и коснулся рукой пилы. Эта небрежность стоила ему двух пальцев. И, как назло, на правой руке. Со столярной работой было покопчено. Какая жалость!

Папаша Боссиг только хотел набить свою трубку, как во двор вошёл какой-то человек. Боссиг оглядел незнакомца. На вид ему было лет тридцать. Он был одет, как обычно одеваются в деревнях: в довольно длинную куртку и тёмно-серые брюки, заправленные в высокие сапоги. Под мышкой незнакомец держал портфель. Портфель был так набит, что напоминал жирного рождественского гуся. Незнакомец вошёл в ворота, остановился посреди двора, осмотрелся вокруг и направился к флигелю, на двери которого висела вывеска: «Контора имения».

Папаша Боссиг вынул из кармана изуродованную руку.

— Одну минутку, молодой человек, не торопитесь. У вас есть пропуск? Ах так, у вас его нет! Я это сразу понял. Вы, наверно, решили, что старик заснул и ничего не видит? Правда? Но вы ошиблись, у нас порядок. Пойдёмте со мной.

И папаша Боссиг направился вместе с незнакомцем в бюро пропусков — почти пустую комнатёнку, из окон которой был виден двор имения и ворота. На стене висела доска с ключами, а рядом с ней — аптечка. На обшарпанном столе стоял телефон.

Папаша Боссиг уселся за стол.

— Будьте добры, предъявите удостоверение личности, — сказал он официальным тоном.

Незнакомец сунул руку во внутренний карман куртки и вынул удостоверение. Раскрыв его, Боссиг прочёл: «Фамилия — Бауман, имя — Вальтер, год рождения — 5.6.1919. Особые приметы — нет».

Папаша Боссиг начал заполнять пропуск. Он писал левой рукой. Очень медленно, часто останавливаясь, он записал имя незнакомца, номер его удостоверения, час выдачи пропуска.

— К кому вы идёте?

Посмотрев в окно на двор имения, Бауман ответил:

— К директору.

— Директор уехал полчаса назад, его сейчас нет.

— Это не играет роли. Я могу обратиться к его заместителю или к политруководителю. Меня прислали сюда из района. Я буду у вас работать.

Папаша Боссиг поднял густые кустистые брови.

— Догадываюсь, — сказал он удовлетворённо. — Вероятно, вы новый зоотехник, будете выращивать молодняк?

— Не совсем так… — Вальтер Бауман улыбнулся. — Я имею дело только с двуногим молодняком. Я воспитатель.

— Воспитатель? А кого вы будете воспитывать — учеников? Мне вас жаль, молодой человек. Лучше вам быть зоотехником на животноводческой ферме: там как раз есть чем похвастаться.

Папаша Боссиг тщательно начертил спою фамилию на пропуске.

— Теперь можете идти в контору. Дверь напротив, с двумя ступеньками.

Работа в конторе шла полным ходом, Фрейлейн Лобеданц стучала на машинке, заведующий хозяйством Кнорц рылся в своих конторских книгах, папках и скоросшивателях — он искал потерянную бумагу, — а Эмиль Кабулке что-то громко втолковывал Мукке.

— …И это вы называете заботой о человеке, коллега? — говорил он, размахивая своими большими руками. — Поглядите на меня! Чуть свет я уже в коровнике. Поверьте мне, наши стойла — это не синаторий (он хотел сказать «санаторий»), и мне там здорово достаётся. Коровам нужен хороший уход, но это моя забота, и помощи я не требую. Но что я получаю взамен? Разве я не имею права позволить себе маленькую роскошь, особенно когда намаешься за день? Это моё полное право. Почему же меня обходят? Да, да, да! Не отмахивайтесь от меня, коллега. Это не дело! Уже полтора месяца… да что там полтора месяца — добрых три месяца в наш кооператив не завозят малосольных селёдок! Разве я не говорил об этом на собрании? «Достаньте мне малосольных селёдок, — сказал я. — Малосольные селёдки необходимы для здоровья». И правда, у меня прямо слюнки текут, когда я о них думаю. Это моя любимая еда. Знаете, их нужно сразу зажарить и подавать к столу прямо на сковородке. А что останется — мариновать. И класть, конечно, побольше лука. Но разве кооперативу есть до этого дело, разве он обеспечивает нас селёдками? Крабов, тресковую печень и прочую ерунду они присылают целыми ящиками, а селёдок нет как нет! Но я не намерен больше молчать. Я хочу наконец-то есть жареную селёдку. Вот так-то! Поэтому, коллега, когда поедете в районный центр, в Борденслебен, устройте им там скандал. Во всём виновато начальство. Рыбаки своё дело делают как положено. Они выезжают в море в ветер и в непогоду. А потом селёдка попадает к чинушам, и эти ослы, которые только и знают, что просиживать себе брюки в разных канцеляриях, не пропускают её к нам.