Ганс Краузе - Али-баба и Куриная Фея

— Браво! — кричит Факир.

Карл Великий торжествует:

— Вы слышали, фрейлейн Стефани? Наш школьный совет не согласен с вами!

Он развалился на стуле. В стёклах его очков поблёскивает свет лампы.

Инга Стефани чувствует, что её загнали в тупик.

— Решение совета интерната для меня не обязательно, — говорит она раздражённо.

Её слова вызывают волнение. В столовой становится шумно.

— Так не годится, фрейлейн Стефани! Так дело не пойдёт! Это тирания. А ведь у нас демократическое самоуправление!

Инга Стефани бледнеет. Её возмущает, что об этом говорит не кто иной, как Карл Венцель. Тот самый Карл, который не желает принимать участие в общественной работе и в интернате живёт, как в гостинице, предъявляя различные претензии.

— Ты называешь это тиранией? — кричит она. — По мне, можешь думать как хочешь. Но пока вы ведёте себя, словно маленькие дети, пока у вас на уме одни глупые шалости, я плюю на ваш совет и на вашу болтовню. Да! Ваш хвалёный совет интерната пока что не помогает мне работать. Напротив, я всё должна делать сама и сама вычищать за вами всю грязь. И скажу тебе ещё, Карл Венцель, что, хотя я не училась в институте и не сдавала экзаменов, под настоящей демократией и настоящим самоуправлением я понимаю нечто совсем другое, а не вашу безалаберную жизнь. Во всяком случае, Хорст Эппке сегодня же вечером переедет в седьмую комнату. Я настаиваю на этом. Баста!

Стефани в изнеможении опускается на своё место. У неё дрожат колени. В висках ломит. «Почему я всегда так волнуюсь?» — думает она.

Собрание окончено. Большинство ребят уже разошлись по своим комнатам. Али-баба не знает, что ему делать. Он обращается к Занозе, но тот не удостаивает его ответом.

— Фу-ты ну-ты! Скажите же мне что-нибудь! — кричит Али-баба.

— Чего ты хочешь? — Рената смотрит на него уничтожающим взглядом. Её серые глаза гневно блестят. — Если бы я была на месте фрейлейн Стефани, тебе не пришлось бы переезжать: ты бы у меня в два счёта вылетел из интерната.

— Ну! — отвечает Али-баба и ещё глубже засовывает руки в карманы брюк. Он сердится.

«Когда-нибудь я ещё покажу этой жабе Ренате!» — думает он.

Инга Стефани по-прежнему сидит за столом. Рената замечает, что лицо у неё помрачнело. Наверняка фрейлейн Стефани опять думает о том, как бы ей уйти из интерната. Ренате хочется подойти к заведующей, но её опередил Карл Великий. Разыгрывая из себя кавалера, он небрежным жестом открывает свой портсигар.

— Не хотите ли закурить, фрейлейн Стефани? Ну и дали вы нам жару! — Он ухмыляется. — Чёрт возьми! Это был настоящий фейерверк!

Хлопнув дверью, Али-баба уходит в свою комнату.

— Фу-ты ну-ты! Тут действительно всякое терпение лопнет, — ворчит он сердито.

Али-баба вынимает из шкафа свои вещи, их у него совсем немного. Он перебирается в седьмую комнату, к «большим». Свои рваные сапоги он забывает взять. Их ему приносит позже Профессор.

— Доброе утро. Ну как, все тут? Тогда начнём…

Александр Кнорц глубже нахлобучивает на голову свою старую шляпу. За ночь стало ветрено. На башне помещичьего дома скрипит заржавевший флюгер. С деревьев облетают последние листья. Ученики, собравшиеся во дворе имения, жмутся друг к другу. Рози мёрзнет. «А ведь ещё только октябрь, что же будет зимой?» — думает она боязливо. Кнорц распределяет всех учеников.

— Ты да ты, вы пойдёте пасти коров. Но прошу вас, господа, поторопиться. Давай-давай! — Затем он по очереди оглядывает всех ребят. — Сегодня нам надо возить удобрения. Мне потребуются два крепких парня. Они должны уметь обращаться с лошадью! Господа, кто хочет возить навоз?

Рената поднимает руку.

Александр Кнорц немедленно отмахивается.

— Можешь опустить руку, — говорит он. — Так дело не пойдёт. Я не намерен нарушать правила внутреннего распорядка. Девушкам разрешено управлять лошадьми только на территории имения, тут никто не возражает. Но, если речь идёт о поездке в поле, вожжи должны быть в руках у парней. Это ясно!

Но Рената не считает, что это так уж «ясно». Она негодует.

— Это какое-то стародавнее предписание! По-моему, сейчас все мы равноправны.

— При чём тут равноправие! С равноправием это ничего общего не имеет. Вы, девушки, чересчур пугливы. Из-за всякой ерунды теряете голову. Это не упрёк. Вы не виноваты, что так созданы. Да, да, можешь не смотреть на меня с таким возмущением. Как только появляется опасность, вы кричите: «Караул!» — и закрываете лицо руками. Я это знаю. Из-за ваших слабых нервов вам и не дают в руки вожжи. Поэтому предписание вовсе не стародавнее. — Александр Кнорц разошёлся. — Забота о человеке — вот что это такое. А то, чего доброго, нам придётся вытаскивать вас вместе с поломанной телегой из какой-нибудь канавы или снимать с дерева. Вот так-то!