Радий Погодин - Земля имеет форму репы (сборник)

— Некогда мне было тогда за гигиеной смотреть! Перестройка всей жизни шла! — воскликнул старый человек. — Сейчас-то для гигиены я время в первую очередь выискал бы.

— Поумнел, значит… И чего же ты хочешь? Может, ты хрустальный дворец хочешь с электронными стенами? Идешь, а стены докладывают, где и что и какие следует принимать меры… Может, хочешь золота тонну?

— Не хочу, — сказал старый человек. — Устал я хотеть. — Сел он на бугор, прислонился спиной к серебряной Змиевой груди. — Сжег мою избенку, негодник. И правильно сделал. Я тогда в город пошел. На завод устроился. Рабфак закончил. Аспирантуру. Потом профессором стал по части доказательств, что тебя, Змия, в природе нет. Я всяко жил: и хорошо, и плохо. И меня обижали, и я обижал других. Но все это мне сейчас душу не бередит. А вот, знаешь, что сейчас меня очень волнует. Уже много лет.

— Гордыня! Бессмертия хочешь?

— Перестань, — сказал Змию старый человек. — Я про детство. Жила в нашей деревне, прямо напротив нашей избенки, которую ты, окаянный, спалил, девочка. Очень красивая. Очень хорошая. Глаза ясные. Улыбка добрая. Ее улыбка мне до сих пор снится. А в детстве-то я, бывало, как увижу ее, так и кричу: «Уродина! Страшила! Чучело!» Она долго терпит, потом заплачет. А я ей: «Чего, — кричу, — нюни-то распустила? Нос подотри, рева!» Поверишь, Змий, теперь спать не могу — все о ней думаю. Если бы мог ей в ноги упасть — упал бы.

— Так пади.

— Так нету ее. Погибла она…

— То-то и оно, — сказал Змий. — Все-то мы, гражданин, опаздываем с добрыми-то намерениями.

А старый человек вдруг вскочил резво — откуда силы взялись.

— Змиюшко, — говорит, — пошли меня туда хоть на три минутки. Я понимаю, что путешествие в прошлое — антинаучно, но все равно — пошли, Змиюшко. Я ей скажу, что красавица она, что лучше ее нет и не было.

Змий плечами пожал. Кашлянул. И тут закрутилось все: и березы, и время, и пространство — и черное стало белым.

И вот стоит старый человек на пыльной улице. Утро молоком пахнет — крестьянки доят коров. Блеют овцы — просятся в стадо. Босым ногам прохладно — пыль дорожная за ночь остыла.

И старый человек опять мальчик.

Мимо него коровы идут, толстыми боками его задевают. Он на них солидно покрикивает — подпасок он.

И вот выходит из двора напротив, из широких ворот, корова темно-красного цвета с голубыми рогами. Гонит ее хворостиной девочка ясноглазая, щеки розовые. На лице улыбка такая теплая, словно заря от нее зародилась.

Хочет старый человек сказать: «Прости меня, Аленушка, дурака». А подпасок уже кричит:

— Дурында! Уродина! Кошкодранка!

И белое тут стало черным. А мальчик-подпасок — старым человеком с одышкой и стенокардией.

— Ну что? — спросил его Змий. — Не выгорело? Нельзя в душе старый кирпич заменить новым?

— Что ты мне морали читаешь? — вскричал старый человек. — Сжег мою избу, ты и виноват.

— Ну спалил я твою избу, спалил! Не хотел, чтобы Аленушка даже рядом с такой избенкой жила. Я в нее тоже влюблен был.

— Сразу бы так, — проворчал старый человек. — Такой оборот для меня понятен. Теперь мне все ясно… — И вдруг он снова забеспокоился. — Змиюшко, — говорит, — прошу тебя, объявись во всей красоте и славе.

— Это еще зачем? — спрашивает Змий.

— Там на обрыве, над рекой Мстой, другая Аленка стоит, моя правнучка, со своим женихом-аспирантом. Привезла его из города Ленинграда показать свою коренную родину. А он, понимаешь, губы кривит. Ни тайги непролазной, ни ущелий с гремячими водопадами, ни боров липовых, ни боров сосновых, ни дубов у нас нет — пашни да болота да кое-где ольха синяя. Вот и вся родина. Покажись, Змиюшко, дай аспиранту по мозгам. Я думаю, та Аленушка нас бы с тобой одобрила.

Долго Змий думал, наверно, десять минут. Затем сказал трехголосно и троекратно:

— Добро. — И спросил: — Сдюжит?

— Думаю, сдюжит, — кивнул старый человек.

Змий крыла развернул. Устремился ввысь.

Грозно насопилось — потемнело небо. И полыхнуло зеленым пламенем, таким беспощадным, что каждая былинка, каждый цветок, каждый ком земли пахотной высветились и навеки отпечатались в сознании зрящих. Солнце сделалось малиновым. Оборка неба — оранжевой. Бугристые тяжи облаков свились в клубок чернильного цвета.