Валентин Мясников - Операция Муравей

— Эх, Николай Егорыч, Николай Егорыч. Ты всё окунишками-ершишками пробавляешься, а в Щучьей яме на Соку сущий крокодил разбойничает!

— Так ведь из крокодила ухи не сваришь, — улыбнулся папа. — Зачем же он мне?

— Тебе смех, — вздохнула бабушка Серафима, — а мне горе. Барона-то сом окаянный проглотил.

— Ну-ну, — покачал папа головой, — так вот взял и проглотил?

— Проглотил. Прошлым летом у Михеевых гусыню, а теперь моего Барона. Целиком, с перьями и с потрохами…

— Сом, он потроха любит, — подтвердил папа. — Особенно куриные. Бывалые рыбаки только на них и ловят.

— Вот как? — оживилась бабушка Серафима. — Интересно. Оч-чень интересно…

И ушла, не попрощавшись. А вечером пришла снова. Торжественно протянула сверток в газете:

— Бери-ка, Николай Егорыч. Свежие.

— Что свежие?

— Куриные потроха.

— Да зачем они мне?

— Здрасте! Сам же говорил, сом лучше всего на них берёт.

Папа за очки схватился, с переносицы на лоб передвинул. Он всегда так делал, если очень удивлялся или волновался.

— Ну, соседушка, удружила! Да кто тебе сказал, что я на рыбалку собираюсь? Мне завтра в Кривой балке сено косить. К тому же и снастей-то таких у меня нет.

— Насчёт снастей не моя забота, — возразила бабушка Серафима. — А косить… Ты же директор школы, тебе обязательно, что ли? Ладно, Николай Егорыч, не хмурься, не сердись на старую. Раз хочется, коси на здоровье. Только от Щучьей начни, слышь? Поставишь удочку и начнёшь. А я сейчас к бригадиру забегу, он разрешит. До свиданьица!

Когда во дворе затихли её шаги, папа посмотрел на Сашу, на Свету (Серёжа уже в своей кроватке спал, он тогда был ещё совсем маленький), спросил:

— Что теперь прикажете делать, друзья-товарищи?

— Сома ловить! И нас с собой возьми!

— Раз так — отбой! — скомандовал папа по-военному. — Подниму ни свет ни заря.

И правда, разбудил ранёхонько. Вышли на улицу — свежо. Трава росой окроплена. Небо едва проясняться начинает. Над всем селом — тишина.

Двинулись гуськом по узенькой тропинке. Впереди Саша, за ним Света, замыкал шествие папа. На его плече — обёрнутая белой холстиной коса и длинная гибкая жердь. К жерди привязана необыкновенной крепости верёвка из кудели, на её конце — крючок из стальной проволоки толщиной чуть не с карандаш. Почти всю короткую июльскую ночь мастерил папа эту диковинную снасть.

До Сока добрались на рассвете. А пока укрепляли жердь на крутом глинистом берегу, пока папа возился с насадкой, которую, размахнувшись, бросил на середину Щучьей ямы, солнце из-за леса выплыло.

— Видите, друзья-товарищи, и новый день к нам пожаловал. Теперь внимательно следите. Чуть что — мигом ко мне. Я буду вон за тем тальником.

— Коси, папа, не беспокойся. Клюнет — не проглядим.

Но прошел час, миновал второй — тихо на Соку. Иногда лишь выпрыгнет какая-нибудь мелюзга, разбежится по малиновой воде весёлый круг, а затем снова не шелохнётся речная гладь.

Надоело Свете и Саше на неподвижную верёвку смотреть, да и глаза устали. Легли на траву — мягкую, душистую — и уснули. Проснулись от непонятного шума. Вскочили, на Щучью яму посмотрели, а это жердь ходуном ходит, вода кипит-бурлит, волны на берег набегают.

— Клюнуло, клюнуло! — не своим голосом закричали Саша и Света.

Прибежал папа, потрогал натянутую, как струна верёвку, опять убежал, едва успев крикнуть:

— Я в Кривую балку за подмогой!..

Шесть человек вытаскивали сома из Щучьей ямы и еле-еле сладили. Шутка ли, когда его потом на колхозный ток привезли и там на весы положили, в нём оказалось сто четырнадцать килограммов. Голова бычья, усы будто шпаги, туловище на почерневшую от времени колоду похоже.

— У-у, чудо-юдо-расстрашилище! — удивлялись одни. — Права бабка Серафима: сущий крокодил!

— Вот уж поблаженствует Николай Егорович, — говорили другие. — Захочет — пожарит, захочет — пирогов напечёт и ещё запас останется. Только посолить надо.

Третьи, посмеиваясь, добавляли:

— Может, он и не станет солить. Отвезёт в город на крытый рынок — денег карман огребёт.

Папа слушал-слушал эти разговоры, усмехнулся:

— Скажите-ка, дорогие други, у кого есть артельный котёл?

Такого котла не оказалось. Зато нашли два трехведёрных чугуна, одну десятилитровую кастрюлю и несколько кастрюль поменьше.

— Да зачем тебе, Николай Егорович, столько посуды? — удивлялись люди.