Пьер Гамарра: Тайна Пернатого Змея

Нет, Жан Даррегиберри так и не вернулся в Фабиак и не открыл заокеанского золотого дна. Было только известно, что он работал в портах, на фабриках и фермах. Однажды он даже потерпел крушение во время каботажного плавания. Но все сведения о нем были весьма туманными.

Жан Даррегиберри не присылал своим родным подробных писем по той простой причине, что не умел писать. Короче говоря, он умер в какой-то больнице в Мехико, откуда и пришло извещение семье во Францию. Обо всем этом сохранилась довольно смутная легенда, и иногда в нашей семье начинали рисовать более счастливый конец этого блудного сына… Как знать, если бы кузен Жан сумел отложить какие-нибудь сбережения, он вызвал бы нас к себе. Мы жили бы где-нибудь на богатой гациенде [5] Гацие́нда (исп.) — поместье. или, быть может, у нас была бы хлопчатобумажная фабрика или пароходная компания… А может быть, кузен Жан вернулся бы в Фабиак с карманами, набитыми долларами, выстроил роскошную виллу, приглашал бы нас к себе и рассказывал о своих приключениях.

Много раз Феликс Ляпюжад расспрашивал меня об этом кузене. Но что я мог ему рассказать? История была самой обычной и простой. Кузен Жан уехал, уехал в Мексику в надежде разбогатеть там. Но не стал богатым и домой не вернулся.

Вот почему я с большим вниманием слушал то, что рассказывал на уроке географии господин Казен о Мексике, древней и современной. Я представлял себе кузена Жана, пробирающегося сквозь джунгли Юкатана, пересекающего высокие мексиканские плоскогорья, питающегося кукурузными лепешками и пьющего пульку в деревнях, выжженных солнцем. Я видел Жана, взбирающегося на пирамиды астеков, на эти гигантские памятники древней религии, с каменными стенами, испещренными сложными барельефами. Во время урока Феликс не раз толкал меня локтем, чтобы показать, что эти мексиканские истории нас обоих интересуют больше всех остальных в классе: его — потому, что он был знатоком приключений, меня — потому, что я имел честь быть связанным с Мексикой семейными узами.

Выйдя из школы, оба мы, должен признаться, были в каком-то мечтательном настроении. И вот несколькими минутами позже произошло первое событие.

Большая площадь была почти пуста. Вокруг муниципальной водяной колонки выстроились наглухо закрытые дома с темными фасадами. Дул ледяной ветер.

По правде говоря, большая площадь была не очень велика. Тут стояла школа, рядом с ней — мэрия и несколько маленьких лавчонок. Дорога, которая шла из долины мимо нашего дома, проходила через площадь как раз у мясной лавки Кантье и бакалейно-табачной торговли Морера. Дальше были расположены школа и мэрия и, наконец, универсальный магазин Тужа́са. За ними снова начиналась дорога, растекавшаяся вскоре дорожками и тропинками, которые штурмом брали гору, среди огородов, яблоневых садов и лугов.

Как обычно, по выходе из школы мы, «старшие», собирались возле универсального магазина Тужаса. Из поколения в поколение так было заведено в Фабиаке. Младшие бродили вокруг бакалейно-табачной лавки, где можно было полюбоваться скромной витриной с рожками, сахарными трубочками и коробками с леденцами. Ближе к рождеству к этому ассортименту добавлялись, конечно, коробки с финиками, шоколадом и вафлями вперемешку с мандаринами и звездами из фольги. Что же касается универсального магазина Тужаса, в сущности, это была небольшая лавчонка, — то его витрины выглядели куда более внушительно.

Обилие предметов, размещенных на этом весьма ограниченном пространстве, представлялось непостижимым: одежда, деревянные башмаки, резиновые сапоги, пакеты с семенами, питательные смеси для птицы и скота, тапочки, средства от насекомых, земледельческие орудия, рыболовные и охотничьи снасти.

Робер Тужас, сын владельца этой фирмы, который, как и мы, учился в старшем классе, уговорил своих родителей оформить в этом году рождественскую витрину достойно веселого праздника. Надо признать, что этот шедевр фабиакской торговли был главным образом творением его собственных рук.

Плотная коричневая бумага со множеством складок украшала витрину, изображая собою горный массив, подножие которого было выложено мхом и остролистом. По крутым склонам, усыпанным гигроскопической ватой и ельником из зеленой бумаги, подымались куклы и пупсы-лыжники. Робер Тужас сам мастерил для них лыжи и палки из липовых дощечек.

Каждое утро и каждый вечер мы, старшие школьники, отправлялись любоваться витриной. Случалось, высказывали критические замечания, и Робер, иногда прислушиваясь к ним, переставлял лыжника, стеклянный шар, ель. С наступлением ночи разноцветные лампочки зажигались среди всех этих чудес.