Алексей Коркищенко - Лошадиные истории

— Мама-а-а! Ба-буш-ка-а!

Степь была залита ослепительно белым, мертвым светом «люстр» — осветительных ракет на парашютах. Отчетливые угловатые тени «юнкерсов» пронеслись над Лелей, завыли близкие бомбы. Она бросилась ниц, сжалась, и тут ее как будто бы заколотило в землю и раскололась голова. Очнувшись через какое-то мгновение, Леля вскрикнула от резкой боли в ушах и, совершенно оглушенная, поползла через развороченную взрывами целину на четвереньках, потом, встав на ноги, побежала дальше в степь, покачиваясь из стороны в сторону. Ничего больше Леля уже не слышала и ничего не помнила. Она испытывала лишь один непреоборимый, нечеловеческий страх.

А «юнкерсы» продолжали «вертеть карусель», обмахивая высветленную добела степь аспидно-черными, резкими тенями, снижались, забрасывая бомбами остатки горящих вагонов и перечеркивая их пушечными и пулеметными очередями.

Лелю толкали в спину тугие волны воздуха, она бежала не оглядываясь все дальше в степь, ослепительно белую за спиной, а спереди упирающуюся в черную стену ночи, и тень ее все удлинялась, росла, вытягивалась, потому что «люстры» за спиной, сгорая, опускались все ниже. Она бежала до тех пор, пока ее тень не слилась с темнотой ночи. Тогда ноги у нее подломились, и она упала, загнанно хрипя, и уже не могла подняться.

Из-за бугра спелой дыней выкатилась луна. Серебристые султаны ковыля, клонившиеся к западу, покраснели от ее лучей. Леля поднялась на руках, посмотрела непонимающими, измученными глазами на луну. Стояла мертвая тишина — она ничего не слышала. Голова у Лели закружилась, степь перед ней словно бы опрокидывалась, и она, судорожно вцепившись в куст ковыля, канула в непроглядную темь.

Ночь была тихой, звездной. Дремотно, усыпляюще пели сверчки. Середин хлопотал у костра, готовя ужин. Неподалеку скрипел ворот колодца: это Лукьян Корнеевич таскал воду в длинную колоду. Налив ее до краев, он поставил бадью на сруб и позвал Петьку:

— Петро, пошли вечерять!

Петька вышел из темноты, волоча полушубок.

— Не хочется есть, — устало сказал он. — Спать хочу — с ног валюсь…

— Намаялся с лошадками?.. Ну, иди поспи.

— Я лягу там, на пригорке у дороги, чтоб кони не пошли назад.

— Ладно, ложись там.

Петька вышел из балки на взгорок и расстелил полушубок среди полыни на еще дышавшей теплом сухой земле. А Лукьян Корнеевич, взяв в бричке торбу с харчами, подошел к костру. Бодылья прошлогоднего буркуна, переложенные кизяком, вспыхивали, высвечивая в темноте то бричку, около которой лежали хомуты и седло, то сруб колодца с воротом, то кобылиц и жеребят, пасшихся по балке, где на наносной земле росла сочная трава. Старики гоняли чай вприкуску. Костер освещал их усталые бородатые лица, делая их лепными, рельефными. Котелок, снятый с треноги, курился розовым паром… Совсем рядом с Петькой завораживающе запел сверчок, и Петька вдруг стал таять под его музыка и совсем растаял, растекся в сладком сне по сухой земле среди полыни. И он уже не слышал ни тревожного ржания Лошадии, ни угрожающего гула немецких бомбардировщиков, ни разговора стариков.

— Чего они тут, в глухой степи, рыщут, проклятые волки? Чего они ищут? — сказал Лукьян Корнеевич.

— К железной дороге летят. За поездами гоняются, — ответил Середин. — Вчерась — слыхал? — эшелон с ранеными бойцами разбомбили, сволочи.

Самолеты пролетели. Их гул стих, слился со стрекотом сверчков. Лукьян Корнеевич задремал сидя, качнулся.

— Да ты иди поспи, кум, — предложил Середин. — А я подежурю.

Лукьян Корнеевич лег в бричке на сене. И тотчас уснул.

Середин прошелся по балке, обошел табун, вернулся к тихо тлеющему костру. Усыпляюще тренькали сверчки, и усталость гнула к земле. Он сел, закурил. Но даже крепкий самосад не мог вышибить из головы одуряющую дрему. Середин задремал, сидя на корточках. Толстая цигарка дымилась в его корявых пальцах. За его спиной неслышно появился человек. Протянул растопыренную пятерню, зажал рот старика. В красном свете притухающего костра сверкнуло лезвие ножа. Старик глухо, сдавленно застонал.

Лошади испуганно захрапели, затопали ногами, словно почуяли волка. Диверсант вздрогнул, резко оглянулся.

Лукьян Корнеевич приподнялся в бричке, ворохнув сеном, и тень метнулась к нему: он увидел нож, занесенный над ним, отшатнулся, но с опозданием перехватил вражескую руку — нож ткнулся ему в грудь ниже сердца. Испытывая жгучую боль, старик изо всей силы заломил руку диверсанта вниз, через борт брички, тот взвыл, выронил нож и зашарил слепо другой рукой по сену. И тогда Лукьян Корнеевич навалился всем телом на голову врага, прижимая его горло к ребру тонкой верхней доски. Диверсант захрипел, вскидывая ноги и колотя коленями по ящику брички. Через некоторое время он безжизненно обвис. Тяжело дыша, коневод поднялся. Обмякшее тело врага рухнуло на землю. Прижимая ладонь к ране, старик спустился с брички. Обшаривая диверсанта, нашел пистолет и фонарик. Пистолет сунул себе в карман, фонариком осветил обросшее щетиной лицо, пригляделся: