Алексей Коркищенко - Золотой круг

Казалось бы, мелочь — лущевание стерни. А выходит, нет, не мелочь. Своевременно пролущевали, трещины засыпали — влага, какая была в земле, придержалась, не выветрилась, и вот как она пригодилась озимой пшенице в этом засушливом году.

Сила земли, по сути дела, складывается из таких вот незначительных, на первый взгляд, мелочей. Он не раз говорил и с трибуны, и здесь, в своей школе: «Робыть надо, и так робыть, чтоб земля постоянно держалась в здоровье и силе. Земля сильна нашей силой, нашей работой на ней, а наша сила — от земли».

Под вечер заехал к нему с полевого стана учетчик тракторно-полеводческой бригады Хейло, обстоятельно доложил, как идут дела на полях.

— Машина крутится, — сказал он. — Хлопцы работают как заведенные. Нормы перевыполняют и на дисковании, и на пахоте.

— Ну как там пахота, ты смотрел? Большая глыба за лемехами выворачивается?

— Нельзя того сказать, Яковлевич, чтоб большая глыба выворачивалась. Я разминал руками комки — на крошки рассыпаются.

— Ну, вот видишь, Васильевич! Правильно мы сделали: сразу же после обмолота валков стянули солому и продисковали поля. Трещины засыпались, вот и подтянулась влага из глубины — есть же она там в конце концов! — и чуток отошла земля. Ничего, Васильевич, не останется она у нас яловой. Полупар сделаем, крепкую подошву наладим и посеем озимку. А если дождик капнет, тогда и вообще дело поправится.

Взбодренный добрыми вестями, Федор Яковлевич поднялся с постели, стал одеваться.

— Ты куда это так заторопился, Яковлевич? — удивленно спросил Хейло. — Уж не в степь собрался на ночь глядя?

— В степь не в степь, а на свежий воздух выберусь. Хватит валяться.

— Да тебе еще, Яковлевич, отлеживаться и отлеживаться…

— Нет, Васильевич, все! Ушла хвороба, чувствую, и не вернется, проклятая.

— Да, вот что еще я хотел тебе сказать, Яковлевич. Из Вешенской в правление колхоза звонили: через два дня оттуда приедут солому заготавливать. Им сообщили, что мы закончили обмолот валков на всех площадях.

— Нехай приезжают, у нас все готово. Соломы для них заготовлено в достатке.

Еще перед началом жатвы собрал Канивец на полевом стане всех своих механизаторов, повел разговор:

— Хлопцы, обстановка в нашей области вам известна: суховей, неурожай. Во многих хозяйствах северных районов на полях недород. С кормами там худо, понятное дело. Потому за корма надо хлопотать, как и за хлеб. У нас в бригаде будут тюковать солому кормозаготовители совхоза имени Шолохова. Так что давайте покумекаем над тем, как собрать и сохранить все пожнивные остатки без потерь.

Послышались предложения. Был найден простой и в то же время надежный способ прикрыть все щели утечки соломы и половы из копнителей комбайнов: к их щекам болтами прикрепили дополнительные щиты, к каждому пальцу с нижней части приварили полосы шириной в ладонь и удлинили пальцы от откидывающейся решетки. И отлично получилось! Копны соломы на жнивье стояли аккуратные, плотно набитые половой. После того как копны были стянуты на края полей, граблями прошлись по стерне, подобрали остатки.

Вешенских кормодобытчиков Канивец встретил гостеприимно. Все сделал для того, чтобы они не теряли драгоценного времени даром, чтобы ничто не отвлекало их от важного дела и, пока держалась сухая погода и степные дороги были в порядке, успели запрессовать и быстро вывезти всю оставленную для них солому. И еще отдал в их распоряжение своего знаменитого скирдовальщика Леню Рыбальченко со стогометателем.

Октябрь был теплым, золотым — бабье лето стояло третью неделю. Трудно удержаться в городе в такую пору, и я отправился в приазовские степи проведать Канивца. Дело было в воскресенье — Федор Яковлевич находился дома. Здоровье у него наладилось, чувствовал он себя бодро, принял меня радушно и не замедлил поделиться со мной радостью. Снял с книжной полки том «Тихого Дона».

— А мне вот Михаил Александрович подарок прислал.

Раскрыл книгу на титульном листе, где было написано четким и ясным почерком: «Канивцу Ф. Я. с уважением, М. Шолохов. 28.8.79».

— Для меня подарок Михаила Александровича как большая награда, — взволнованно проговорил Федор Яковлевич. — Душевное спасибо ему! И не только от меня — от всей нашей тракторно-полеводческой бригады. Понимает он крестьянский труд, с уважением относится к хлеборобам.

Он сидел, склонившись над книгой, листал ее, останавливался на строках, которые помнил издавна и остро чувствовал. Затем посмотрел на меня вприщур, не гася раздумчивую улыбку: