Array Array - Марина

И я это терпел! Да если бы только это! Я терпел и то, что она, не скрывая, позволяла мне сопровождать себя только напоказ. Пусть видят, что она не одна.

— Вы, конечно, не бог весть что, но если привести вас в порядок, сойдете. Но наши девчонки считают, что вас можно привести в порядок. Только эта седая прядь… Знаете, никто не верит, что она натуральная. Думают, что вы пижон. Может, вам покраситься?

— В зеленый цвет?

— Нет. Просто закрасить седину. Да еще эти ваши голубые глаза… Впервые вижу в городе голубые глаза. Совсем неприлично.

— А не проще ли заменить меня вообще? Кем–нибудь другим, а?

— А что, вы от меня устали? Все–то от меня устают. Что ж… тогда ладно… и не ходите больше, не больно–то и хотелось…

Но я приходил. По субботам я шлялся в Театральный, разыскивал ее по аудиториям, сидел среди серых кубов и пыльных кулис, смотрел репетиции отрывков. Она, мне кажется, только потому меня и терпела в остальные встречи, чтоб я приходил к ней в институт и чтоб она могла демонстрировать меня как своего поклонника.

— Ах, вы пришли… — играла она в смущение и оглядывалась по сторонам — видят или нет.

Игра была жалкой, смешной, недостойной Марины. И, если бы я не знал, что она за человек, я бы просто посмеялся над ней, быть может, и зло посмеялся. Но я знал, что у нее есть за душой и другое. Другие заботы, другие мысли, наконец — другое лицо, серьезное и правдивое. Когда мы оставались вдвоем, она сбрасывала свою дурацкую маску, иногда даже извинялась.

— Стоит ли этот ваш Стасик таких страданий? — как–то спросил я.

— Когда я научусь мгновенно забывать прошлое, я стану хичкоком. И тогда вы поймете разницу, — ответила она.

Я часто думаю о Хромове. Ведь когда–то он любил ее. Полюбил нелепую, некрасивую, неуверенную в себе, еще не актрису. Что его в ней привлекло? Бабник, дурак, почему он тянулся к чуждому ему миру, почему все–таки не мог забыть о ней? А он не забыл, я знаю. Слишком хорошо помню я изменившееся хромовское лицо, когда в тот день, в день моей первой встречи с Мариной, раздался в квартире Лили ее звонок. И как он пошел открывать. И что творилось с его женой. Все я теперь почему–то вижу иначе, сопоставляю и сравниваю.

Меня привлекла умница, актриса, но я ее не люблю. Мне хочется привести ее в порядок, причесать, приодеть, превратить в нечто «приличное». Да я же холодею от ее вида при каждой нашей встрече, да я же готов убежать, когда вижу ее, после своих о ней мыслей и мечтаний, где она гладенькая и хорошенькая. А реальность ошеломляет меня. Ее жирафье платье, высокие каблуки, которые делают ее похожей на новорожденного жеребенка, у которого еще расползаются ноги… Вспомнить только, как я трусил пригласить ее на свой день рождения, трусил показать приятелям, мечтал даже, чтобы она отказалась.

А она не отказалась, наоборот, обрадовалась. И надела это ужасное платье. Ну и посмотрели же на меня жены друзей! А она и не заметила этих взглядов, была на удивление любезна со всеми, подносила спичку тем, кто хочет закурить, даже мужчинам, очень смешно рассказывала анекдоты и самым ужасным образом кокетничала со всеми подряд. Я не знал, куда деваться. Зачем–то довел до сведения друзей, что она учится на актрису, чтобы хоть как–то оправдать ее. Услышав слово «актриса», она тут же рассказала, как однажды снималась в кино и как ей дали текст «А невеста красивая», но потом этот текст вырезали, и как какой–то Грищенко не хотел ставить ей на приемном экзамене в институт даже тройку и называл ее вульгарной уличной девицей без признаков интеллекта на лице.

Жены приятелей были шокированы, сами же приятели… но об их мыслях я узнал позже.

Потом, танцуя со мной после своего монолога, она, наивно вытаращив глаза, спросила:

— А ведь я хорошо себя веду, а? Не выделяюсь? Я очень стараюсь быть как все… А они у вас такие милые… Как вы думаете, я им понравилась?

По дороге домой она спросила:

— Но все же было нормально? Они не подумают, что я какая–то не такая?

— Все было нормально. И вы им очень понравились, — ответил я.

Мы подошли к ее парадной. Там, как всегда, была выкручена лампочка на первом этаже. И я повел ее до квартиры. Сейчас или никогда, сказал я себе. Вот досчитаю до трех… Когда я досчитал до трех, мы оказались на ярко освещенной площадке. Но, давши слово… Я сделал к ней шаг. Дальнейшие мои намерения она угадала по лицу, так же как я угадал ее мысли по ее лицу. А лицо ее… Пусть это выражение было на нем какую–то секунду, но мне хватило этого, чтоб запомнить его навсегда. Она как–то ощерилась, страшась и нападая, ненавидя, брезгуя, умоляя. Я отступил. Лицо ее сразу же стало сочувствующим, извиняющимся.