Радий Погодин - Красные лошади (сборник)

— Дядя Плотников, ты что? — спросил я тихо. — Ты не горюй.

Он еще подержал мою руку, встал и, вздохнув, пошел к окну.

— Спи, — сказал он. — Еще ночь.

Был он без сапог и без ремня. Ремень его с наганом лежал на столе, сапоги стояли у печки.

«Может, он спать хочет, а я его место занял», — я подвинулся к стенке.

— Дядя Плотников, — я сказал, — ложись. Мы поместимся…

Он улыбнулся, припал лбом к железным прутьям, загородившим окно.

— Нам спать нельзя, не положено — служба… А это, — он смешно лягнул ногой, — сапоги я снял, чтобы ногам отдых дать. Они раненые, ноги-то. Устают… — Он смотрел в темную ночь за окном, и его плоская костистая спина была какая-то незащищенная.

Вот тогда я и услышал запах. Я его и раньше чувствовал, но ни к чему применить не мог — запах шел от винтовок, стоявших в стойке. Я потрогал одну, понюхал руку. Рука стала масляной, она пахла то ли горящей свечкой, то ли мокрым железом.

В дверь просунулся молодой милиционер Серега, сказал шепотом:

— Плотников, по тревоге… — Он вошел в комнату, взял из стойки винтовку. Потом одной рукой пересадил меня на стол и открыл сундук. Как я сейчас понимаю, в сундуке в подсумках лежали патроны. В комнату один за другим быстро входили милиционеры, не суетясь и не разговаривая, брали винтовки, патроны и уходили. Уходя, каждый из них погладил меня по стриженной наголо голове, и запах ружейного масла как бы вошел в меня, слился с моим собственным запахом. Плотников сапоги надевал, наган проверил. Он и пересадил меня обратно на сундук. И тоже по голове погладил.

— Ты первый-то не иди, — сказал я ему вслед.

Он дольше, чем можно было по тревожному положению, смотрел на меня, сгоняя складки на гимнастерке от живота к спине, и я понял — пойдет.

Я ждал его…

Без винтовок стойка выглядела лишней в этой комнате, которая сразу же стала похожей на сельсовет. Но именно схожесть с сельсоветом или жактом, где моя мама иногда мыла полы, успокоила меня, я подсунул кулак под щеку и уснул.

Когда я проснулся, винтовки стояли в стойке. На столе горой лежали подсумки. А по кумачовому полотнищу, заменяющему скатерть, угрюмо, даже свирепо, расхаживал зеленый попугай. Он отрывал от газет и журналов ленты и швырял их на пол. И что-то говорил. И вздыхал, как вздыхают люди. Услыхав мое шевеление, он вспорхнул и уселся на одну из винтовок.

«Принесите шампанского», — сказал он.

Потом попугай долго плакал. И я уверен, что он плакал на самом деле. Потом крикнул голосом Плотникова: «Руки!» — и затрещал, затопал, заголосил…

От винтовок шел запах, как будто ударили камнем по камню.

Мне стало страшно. Я забился в угол и закрылся с головой полушубком. Внутри меня все оцепенело от чувства беды. Попугай не кричал — он скрипел, как скрипит на ветру не подпертая створка ворот. От овчины шел запах зимы и печки. Я заплакал и, наверно, от слез уснул.

Проснулся потому, что меня трясли.

Надо мной склонился Серега.

— Вставай, — сказал он. — Твоя мамка пришла. Опознание будем делать.

Попугай сидел на винтовке, как на вершинке ели. Не шевелился и не дышал. Глаза были крепко закрыты.

— Хозяина его убили, — сказал Серега. — Топором. А Плотников велел тебе привет передать и еще на гостинец. Плотникова в госпиталь отвезли. И чего в милицию пошел такой старый? И ноги больные. Не смог отпрыгнуть-то… — Серега шарил по карманам, — хлопал себя по груди и краснел. — Где же он?.. Куда ж я его?.. Неужели потерял?.. — Но вот лицо его расплылось, он вытащил из кармана пятак и вложил мне в руку. — Конфет купишь…

Мама стояла у барьера сердитая и невыспавшаяся. Но все же бросилась ко мне, когда меня вывели.

— Опознаете? — официально спросил Серега. — Ваш ребенок?

— А вот я ему сейчас всыплю, тогда он сам скажет, чей он…

В комнате за моей спиной раздался крик: «Руки вверх! Принесите шампанского!..»

Мама побледнела, схватила меня, но я вырвался, бросился было забирать птицу себе — по моим чувствам не могла она быть одна.

Милиционеры поняли мои намерения.

— Мы его Плотникову хотим, — сказал Серега. — Они с Плотниковым теперь вроде сродственники. Две сироты. Им и поговорить есть о чем.

Они проводили меня на улицу.

Было раннее утро. Катили, дребезжа и позванивая, первые трамваи. Мама хотела взять меня за руку. Я не дался. С нею рядом пошел.

У моста через Невку дремала торговка-лоточница. На лотке были папиросы, спички, леденцы, «сен-сен» и табак.

Я шагнул к ней. Мама схватила меня и сказала с угрозой, что денег на сласти у нее нет, тем более что я никаких сластей не заслуживаю, а заслуживаю порку.