Борис Раевский - ПОЕДИНОК С САМИМ СОБОЙ

И тут у Гродзенчука внезапно возник план завтрашнего бега. План хитрый и точный.

Чемпион идет перед ним. Значит, можно равняться по Вишняку. Надо первые двадцать пять километров идти, как ленинградец: не давать ему уходить и самому не лезть вперед, не зарываться. В конце концов, Вишняк гораздо опытнее и лучше знает, как идти «тридцатку», да еще по такому снегу. У чемпиона за плечами многие ответственные встречи — одни только четыре первенства СССР чего стоят?!

«Что ж, используем опыт ленинградца! — решил Гродзенчук. — Пусть он строит бег, а я буду во всем следовать ему. Так дойду до двадцать пятого километра. А уж тут дам длинный финиш. Выложу всего себя, без остатка, и обязательно обойду Вишняка!».

Гродзенчук сдвинул брови, усмехнулся.

«Конечно! Вишняк-то уже староват. Тридцать шесть стукнуло. Силенок для быстрого финиша у него уже не останется. Тут-то я его…».

Ночью Гродзенчуку не спалось. То он видел, как Вишняк гуляет с сынишкой. Карапуз спрашивает: «Папа, а кто это — Гродзенчук?» — «Так, слабец один, — отвечает Вишняк. — Завтра я из него приготовлю свиную отбивную».

А то снился крутой спуск. Гродзенчук мчится вниз. И вдруг на полной скорости — хрясть! — лыжа пополам, а он — носом в сугроб.

Всегда вот так: когда непременно надо хорошенько выспаться, чтобы выйти на старт свежим, — именно тогда не спится.

«Целый год ни одного сна не видел. А тут словно подряд десяток кинофильмов прокрутили», — устало думал Гродзенчук, ворочаясь с боку на бок.

…Уктусские горы встретили лыжников неприветливо. Знаменитый — крупный, зернистый, как икра, «скользкий», самый что ни на есть «лыжный» — снег, которым издавна славятся, эти горы, за последние дни размок и лип к лыжам.

Правда, нынче утром на радость Гродзенчуку и другим гонщикам слегка подморозило. Влажный снег, как хороший пирог, прихватило тонкой хрустящей корочкой.

Лыжники повеселели.

А морозец все набирал и набирал силу.

На вершине горы, на плотно утоптанной, словно ее специально трамбовали, площадке, окруженной ровными красавицами соснами, трепетало меж двумя стволами кумачовое полотнище. Метровые буквы: «Старт».

Здесь Гродзенчук впервые увидел ленинградца. Вишняк был и похож на свои фотографии и не похож. Оказался он очень высоким. Крупный нос, обветренные скулы. И узкий рот. Такой узкий, словно ножом прорезанный.

«Злой, наверно», — подумал Гродзенчук.

На щеке у Вишняка белел шрам — небольшая аккуратная скобочка. Наверно, когда-то упал. Эта «скобочка», когда Вишняк говорил, то сжималась, то разжималась.

«А на снимках-то шрама не было, — с ехидцей подумал Гродзенчук. — Заретушировали, лакировщики».

Удивительным оказался у Вишняка голос: густой, утробный. Иногда в нем гудели басовые звуки такой глубины, как у хорошего певца.

— Да, снежок-то… Подкачал, — сказал Вишняк. — Вот в Инсбруке, для Олимпиады, снег привозили откуда-то на самосвалах. — Он засмеялся. — Правда! правда! Там вдруг грянула оттепель, и весь снег как слизнуло. И вот две тысячи солдат в огромных корзинах разносили снег по трассе. Между прочим, устроили отличную лыжню.

Он снова засмеялся. Гродзенчук знал, в той Олимпиаде Вишняк не участвовал. И было непонятно: сам он был в Инсбруке — болельщиком — или просто слышал эту историю от кого-то.

Гродзенчука так и подмывало спросить об этом, но он удержался.

На стартовой площадке суетился фотокорреспондент «Уральского рабочего». Разыскав Вишняка, корреспондент тотчас прицелился в него своим «Зорким». Но Вишняк, улыбаясь, растопырил пальцы и закрыл ими лицо, знаками показывая, что не хочет сниматься в одиночку. Он подошел к группе свердловчан и сфотографировался вместе с ними.

«Правильный чемпион! Не желает отрываться от масс!» — усмехнулся Гродзенчук.

Здесь, на площадке, вертелся и Костя, давний друг Гродзенчука. На лыжах Костя бегал не ахти как. Но любил лыжи беззаветно. А Гродзенчук для Кости был чем-то вроде всемогущего лыжного бога. И Костя был прямо-таки счастлив, когда этот бог давал ему понести свои лыжи после состязаний или поручал сменить сломанное кольцо на палке.

Костя все делал тщательно, предельно добросовестно.

Сейчас на площадке он был в черной кожанке, на лыжах.

Гродзенчук отвел его в сторонку.

— Следи за Вишняком. Понял? — строго повторил он свой наказ. — Только за Вишняком. На остальных — наплюй. Иначе собьешься…

Костя кивнул. Он вообще был неречист, этот Костя. Неречист и мрачноват.