Борис Раевский - ПОЕДИНОК С САМИМ СОБОЙ

И Мария Степановна обеими руками изо всех сил стала массировать грудную клетку умершего. Там, где сердце.

Шесть минут — изо всех сил… Так что у пациента даже ребро хрустнуло… Сама потом обливалась, дышала, как паровоз, казалось — не выдержит, свалится. А сердце молчит… Молчит — и все…

И вдруг… На седьмой минуте… Слабый толчок… Еще толчок… Еще… И кардиограф стал чертить кривую… Забилось сердце!

Юла аж вскрикнул:

— И жив? Сейчас живет?

— Жив! — засмеялась Мария Степановна. — Еще как жив! «Глупый я все-таки, — подумал Юла. — Как же я сразу не разглядел?! Замечательная тетка. Это тебе не П. Кочетов!».

ла нынче пришел с тренировки раньше обычного. Сели ужинать.

Ест Юла, а мать все насчет школы выспрашивает. Какие отметки за неделю получил? Нет ли двоек? А пятерок много? А как англичанка (с англичанкой у Юлы часто бывали стычки)?

Ну, Юла ест и отвечает. Двоек нет. Пятерки? Три штуки заработал. По химии, по истории и по физкультуре. Тут мать, конечно, усмехается. Физкультуру она за предмет не считает. Ну, пусть. Юле надоело спорить с ней.

Ест Юла и вдруг задумывается. «Сегодня что? Пятница? Да, точно. А где же?… Дмитрий Прокофьевич?».

Юла даже обводит комнату глазами, будто Дмитрий Прокофьевич может прятаться где-нибудь за шкафом или буфетом.

«Странно».

Дмитрий Прокофьевич ведь всегда, как по расписанию: вторник и пятница.

«А может, еще придет? Просто задержался…».

Юла продолжает ужинать.

«Стоп. А когда я видел Дмитрия Прокофьевича? Последний раз — когда?».

Никак не вспомнить. Во всяком случае уже дней десять не видел. Это точно. Не меньше.

«Странно…».

Юла исподтишка бросает быстрые взгляды на мать. Она — как всегда. Хлопочет у стола. То выскакивает на кухню, то несет оттуда шипящую сковороду или чайник.

— Послушай, мам, — говорит Юла, когда мать разливает чай по стаканам. — А что Дмитрий Прокофьич… Заболел? Или в командировке?

Он говорит небрежно, так, между прочим. И не глядит на мать.

Но краешками глаз он видит: мать спокойно продолжает разливать чай, потом так же неторопливо ставит фыркающий чайник на металлическую подставку.

— Дмитрий Прокофьевич больше сюда не придет, — четко произносит она.

И голос спокоен, чересчур спокоен. За этим спокойствием Юла чувствует напряженность. Мать, очевидно, давно ждала этого вопроса и давно подготовилась к разговору.

— Совсем? — удивился Юла.

— Да, совсем.

Юла молчит. Глядит на мать. Она пьет чай, пьет медленно, отламывая небольшие кусочки печенья.

Глаза у нее спокойные, но хмурые. И какие-то неподвижные.

«Так, — думает Юла. — Вот это новость…».

И еще одна догадка тревожит его. Эта догадка становится все определенней. Все настойчивей стучит в виски.

«Спросить? — думает Юла. — Или не надо?».

Он молчит. Ест. Думает.

— Послушай, мам, — наконец говорит он. — Только честно… Ты это из-за меня?… А?

Мать смотрит на него непривычно долгим, тяжелым взглядом.

— Нет, — говорит она. — Не из-за тебя. Хотя… Отчасти и из-за тебя. — Она умолкает. — А в общем, — продолжает она, — Дмитрий Прокофьевич, я поняла, не тот человек… Не тот, каким казался поначалу…

«Положим, мне он никогда и не казался симпатичным», — думает Юла, но молчит.

Так, в тишине, и проходит остаток вечера.

ла каждое воскресенье вместе с тренером и ребятами уезжал за город. Гуляли, бегали, возились с мячом.

Приезжая, он рассказывал Жене, как чудесно в лесу, на взморье. Она лишь вздыхала. Ей было все как-то не выбраться.

Но однажды, в конце мая, она все-таки поехала. С ним. С одним.

Им посчастливилось. С утра было хмуро, но потом погодка разгулялась — и всеми красками засверкал яркий весенний денек.

Прямо у станционного домика начинался лес. Они пошли по песчаной дорожке. А вокруг стояли рыжие сосны. И солнце яркими бликами золотило их стволы.

Женя давно не была в лесу. Ее радовал каждый кустик. Каждый птичий голос заставлял ее останавливаться, подолгу внимательно вслушиваться.

Они пересекли шоссе и углубились дальше в лес.

— Постой-ка! — вдруг сказал Юла.

Он неторопливо огляделся, подумал и свернул немного влево. Внизу змеилась речушка.