Борис Раевский - ПОЕДИНОК С САМИМ СОБОЙ

— Вот, Дмитрий Прокофьевич, знакомьтесь. Это мой единственный, мой дистрофик. — Мать ласково обняла Юлу за плечи.

Юла легонько отстранился: он не любил нежностей, особенно на людях.

Мужчина встал — оказался он невысоким, — протянул руку. Юла сжал ее сильно: пусть сразу убедится, какой он дистрофик.

— О-о! — одобрительно сказал Дмитрий Прокофьевич, тряся ладонью. — Однако!..

Просидел он еще недолго. Из разговоров за столом Юла понял, что работает Дмитрий Прокофьевич на том же «Скороходе», где и мать, но в другом цеху. И говорили, они все о фабрике, о каких-то незнакомых Юле людях. А живет Дмитрий Прокофьевич, как выяснилось, тут, поблизости, тоже на Васильевском. Вообще показался он Юле недалеким, этот Дмитрий Прокофьевич. И людей он оценивал как-то странно.

— Этот — мужик самостоятельный, — говорил он про одного. — Непьющий.

— Этот — стоящий дядька, — говорил он про другого. — Водочкой не балуется.

— А этот — пропащий. Закладывает шибко, — говорил он про третьего.

И получалось, что всех людей он делил только на две категории: пьющие и непьющие.

А когда Дмитрий Прокофьевич ушел, мать сказала:

— Хороший человек. Хозяйственный. И непьющий.

Юла засмеялся.

— Быстро ты переняла!

На следующий день Юла и думать забыл о случайном знакомом. Но прошло с неделю, и Дмитрий Прокофьевич снова пожаловал в гости. А дня через три — опять. И когда он приходил, мать всегда оживлялась и щебетала таким неестественно-звонким голосом — слушать тошно.

И вдруг… Юлу как шилом кольнуло. Неужели?… Вот этот низенький, усатый, «пьющие-непьющие» — это отец? Его будущий отец?

Это было так невероятно, так ужасно… Враз помрачнев, отложил Юла нож и вилку, встал из-за стола. Он уже гулял нынче вечером с Квантом, но позвонил снова к Григорию Денисовичу. Взял собаку, позвал Женю, и они пошли.

Нет, он не собирался рассказывать Жене. Но разве от нее что-нибудь утаишь? Женя сразу почувствовала: у Юлы какая- то неприятность. И он в конце концов не удержался, все выложил.

— И понимаешь… Матери-то уже тридцать семь. Или даже тридцать восемь… — Он пожал плечами. — Старуха совсем. И вот, здрасте…

Несколько шагов они сделали молча.

— А может, ты преувеличиваешь? — сказала Женя. — Может, она вовсе еще и не собирается замуж?

Юла пожал плечами. Конечно; все это только его предположения. Мать ничего не говорила ему. Но сердцем он чует…

— Вообще ты неправ, — медленно произнесла Женя. — Тридцать восемь — это вовсе не старуха. Моей матери — сорок, и то она еще хоть куда.

Женя задумалась.

— Хотя… Если б она вдруг собралась замуж… — Женя хмуро сдвинула брови. — Не знаю… Я бы, наверно, тоже переживала.

Они снова долго шагали молча.

— Нет, но ты все-таки неправ, — твердо сказала Женя. — Мать — она ведь тоже человек. И ей трудно одной. Всю жизнь одной. Без мужа.

— Да, — сказал Юла. — Конечно. Но, понимаешь, противно. И этот Дмитрий Прокофьич… Такой он… — Юла покрутил головой. — И что мать в нем нашла?!

На улицах было тихо, пустынно. Недавно выпал первый снег. Лопаты дворников соскребли его с панелей, а на мостовых его размесили автомобильные шины. Остался снежок тонким нежным слоем только на выступах окон, да на фонарях, да на невидимых сейчас в высоте крышах.

— Не могу себе представить, — сказал Юла. — Неужели я должен буду говорить этому: «Здравствуй, папочка!», «Спокойной ночи, папочка!».

Он мрачно помотал головой.

Они еще долго гуляли в тот вечер. Возле дома встретился им Башня. Он шел с каким-то парнем, тоже высоким, в кожаной куртке на «молнии».

— А, Цезарь! — сказал Башня. — Не забыл? За тобой должок!

— Ну что ж, получи, — сказал Юла.

— Получили бы, и с процентами, да псина твоя мне несимпатична, — вмешался парень в кожанке.

Квант, видимо, сразу почуял в нем врага. Умный пес не лаял, не кидался на незнакомого парня. Квант только глядел на него тяжело, неотрывно, и в груди у собаки что- то тихо, но грозно урчало, будто там работал мотор. И от этого взгляда и урчания становилось не по себе.

— Ладно, — сказал Башня. — Все впереди. Сочтемся славою, как сказал великий пролетарский поэт В. В. Маяковский.

а, жизнь идет зигзагами. В этом Юла вскоре снова убедился.

Григорий Денисович лег в больницу. Опять оперировать ногу. Уже седьмой раз.