Беате Ханика - Скажи, Красная Шапочка

Со мной все хорошо, — говорю я.

Да вижу, — говорит Муха, ты еще бледнее, чем позавчера, вид у тебя хуже некуда, если честно.

Позади нас через кусты пробирается Братко, что-то шуршит и хрустит, кот жалобно мяукает, как будто у него большое горе, но, скорее всего, ему просто хочется есть, Бичек посадила его на диету, и с тех пор он стал еще более несносен, чем обычно. Она говорит, что если кот не похудеет, то умрет от ожирения сердца.

Я по-прежнему сижу, засунув голову между коленями, и не отвечаю. В конце концов, я не обязана ничего ему объяснять, я с ним и говорить-то не хочу, хочу только, чтобы он оставил меня в покое, чтобы ушел и не задавал вопросов. По мне так пусть заигрывает с Анной, тогда ему будет чем заняться и не останется времени совать нос в мои дела.

Эй, ты еще жива? — говорит он и осторожно толкает меня.

Я качаю головой и чувствую, что глаза наполняются слезами, я стараюсь сморгнуть их, но не получается. Да уж, здорово, теперь придется сидеть здесь, пока я не обрасту мхом, я не хочу, чтобы он видел, как я плачу, это разрешается только Лиззи и больше никому. Раньше — еще и бабушке, а с тех пор как она умерла, я вообще очень редко плачу.

Просто отстань от меня, — говорю я и утыкаюсь лицом в колени. Со мной все в порядке, понимаешь, просто я хочу побыть одна, больше ничего. Можешь пойти куда-нибудь с Анной, вы ведь с ней отлично ладите.

На этот раз Муха ничего не говорит, я только слышу его дыхание. Рядом Братко валяется в грязи, наверно, хочет так отомстить Бичек, это вполне в его духе.

Мой дедушка терпеть не может незнакомых людей, такой у него бзик, — говорю я.

Я слышу, как кровь шумит в ушах и шепчет: если не будешь осторожна, он все узнает, если сейчас заплачешь, он не отстанет и начнет расспрашивать. Будет сидеть рядом, пока ты не скажешь ему все, что знаешь и что помнишь, — а потом? Что потом? Потом он пойдет и всем это растреплет, он не сможет держать язык за зубами.

Ты меня обманываешь, — говорит Муха, что мне за дело до твоей сестры? И твой дед мне безразличен, я ведь с тобой хочу пойти к вилле, а не с ним. Ты несешь всякую чушь. Сказать тебе, что я думаю?

Сердце у меня от страха пропускает один удар. Вот сейчас, сейчас он это скажет, думаю я. Скажет, что я ненормальная и что он в курсе насчет дедушки, он не постесняется и выскажет все, что невозможно высказать.

И уши зажимать бесполезно, он все вытащит на свет, тут, в кустах сирени за контейнером для стекла.

Можешь совершенно спокойно сказать, если я тебе не нравлюсь, — говорит он, из-за прошлого лета.

В голове у меня полный хаос, я даже слушать могу с трудом и хочу только побыть одна. Одна и чтобы меня никто не трогал. Чего он от меня хочет? Я не понимаю, почему он вдруг вспомнил про прошлое лето.

Ты придумываешь все эти отговорки, потому что на самом деле я тебе не нравлюсь. Вот не знал, что ты такая трусиха, я думал, тебя ничем не испугаешь, а теперь ты врешь, врешь и врешь. Конечно, я хожу в обычную школу, а ты — в гимназию, но это не значит, что я дурак, — говорит он, ты могла бы, по крайней мере, сознаться, что я тебе не нравлюсь.

Я упорно молчу. Он ничего не понял. Волна облегчения затопляет меня.

Он ничего не знает, совершенно ничего.

Я не уйду, пока ты мне не объяснишь, — говорит Муха, в прошлом году мы друг другу немало понаделали гадостей, но это уже давно в прошлом, я ведь не сержусь из-за…

Он замолкает и больше ничего не говорит.

Просто оставь меня в покое, — говорю я.

Я знаю, что мой голос звучит сдавленно, и, если Муха сможет сложить два и два, он, конечно, заметит, что я собираюсь разреветься, как сумасшедшая, как только он уйдет. Он поднимается и в некоторой нерешительности стоит прямо передо мной, его башмаки — как раз перед моими глазами. Кроссовки с разноцветными шнурками, жилистые, изогнутые икры, потертые джинсы, я боюсь, он вечно будет так стоять, но потом его ноги удаляются, и ветки сирени смыкаются за ним.

Ну, вот и все, — говорю я тихо, обращаясь к Братко, вот он и ушел.

Кот подмигивает мне, потом встряхивается, от его шкуры разлетается пыль, а я начинаю реветь.

Мы были счастливы. Я начала ходить по пятницам на уроки музыки.

Возвращаясь оттуда, я шла не торопясь, хотя всего-то и нужно было перейти улицу, а там меня уже ждали бабушка и дедушка.

Бабушкины волосы отрастали, ей больше не надо было носить платок, и дедушка говорил, что это моя заслуга. На ее щеки вновь вернулся румянец, но глаза смотрели пусто, мимо меня. Мы больше не сидели на полу в кухне и не разговаривали, а ее прикосновения были деревянными. Когда я приходила после музыки, она открывала дверь. На столе в гостиной стояло ванильное мороженое, которое медленно таяло в стеклянной вазочке, я перемешивала его ложкой, получалась похожая на кашу масса, и бабушка говорила, ешь, пока он не пришел.