Беате Ханика - Скажи, Красная Шапочка

Когда дедушка приходил домой, я пряталась за диваном. Он считал, что это такая игра, игра, которая мне нравится. Ради меня он делал вид, что никак не может найти свою внучку. Он обыскивал квартиру, комнату за комнатой, хотя знал, что я прячусь за диваном, другого места быть не могло, я всегда ждала за диваном. Он бегал по квартире.

Где моя Мальвиночка, — говорил он, где она?

Он начинал с прихожей, проходил на кухню, заглядывал в буфет, гремел кастрюлями, а в спальне искал в шкафу и за занавесками. Дедушка действовал не торопясь, но игру не затягивал и находил меня задолго до того, как кто-нибудь приходил меня забрать. Папа, Пауль или Анна. Мама, само собой, никогда здесь не появлялась, а остальные всегда приходили слишком поздно.

Поискав во всех комнатах, дедушка приходил в гостиную, я видела, как его коричневые тапки шаркают по ковру. Сначала он смотрел за креслом, но меня и там не было. Он открывал окно и говорил: неужели моя Мальвиночка улетела?

Потом вставал на колени перед кушеткой, медленно, из-за больных коленей, суставы издавали странные звуки, и он тихонько вздыхал, чтобы я понимала, сколько сил у него отнимают наши игры. Он заглядывал в щель под диваном, там было темно и пыльно, потому что бабушке стало трудно наклоняться во время уборки. «Пылевые мышки» — так она называла пушистые круглые комки, в которые скатывалась пыль. Подождав, пока глаза привыкнут к темноте, дедушка говорил: ах, я что-то вижу! что же это такое? Наверно, моя маленькая Мальвиночка.

На этом игра заканчивалась, и я перелезала через спинку кушетки, маленькую Мальвину я оставляла за диваном, она тихонько лежала между пылевых мышек, ей удавалось повернуть время вспять, она снова могла сидеть с бабушкой на полу в кухне, рассказывать истории и, смеясь, висеть вниз головой на драконовой горке.

Другая Мальвина перелезала через спинку и шла за дедушкой в ванную, в маленькую комнатку с зеленым кафелем на стенах, где всегда пахло чистящим средством и пеной для ванны. Дедушка включал бойлер, некоторое время он нагревался, другая Мальвина вставала на коврик перед ванной, смотрела, как пробегают огоньки газа в бойлере, и вскоре в ванну начинала журча течь вода.

Пена для ванны пенилась, а дедушка смеялся.

Это пена для красоты, всегда говорил он, добавляя в воду все больше и больше этой похожей на сироп медово-коричневой жидкости. Я пену терпеть не могла, ее запах вызывал во мне тошноту, волнами расходящуюся в животе, пена пахла старым мужским одеколоном, мужчины часто пахнут так по воскресеньям, когда приходят в церковь, становятся на колени, а ты стоишь сзади и видишь их реденькие тусклые волосы. Я ненавидела этот запах. Ненавидела ванну, ненавидела, что я никогда не произнесла ни слова, никогда не осмеливалась ничего сказать. Я ненавидела, что я так боялась его, что молча снимала с себя одежду, складывала ее на стиральную машину и залезала к нему в ванну.

В ванне мне было не видно, что он делает, я только чувствовала костлявое тело под шапками пены, ему нравилась пена, он чувствовал себя в безопасности, его руки скользили в воде, как гибкие, гладкие рыбины, они затаскивали меня к себе на колени, он становился счастлив, когда я сидела у него на коленях, опираясь спиной о его грудь.

Если я счастлив, бабушка тоже счастлива, — говорил он, ты делаешь бабушку очень, очень счастливой.

Мы сидели в ванной, пока пена полностью не опадала, потом он завертывал меня в синий халат и отпускал. Когда приходил папа с Паулем или Анной, я была уже сухой и одетой, бабушка сушила мне волосы феном, на кухне, она включала фен так сильно, что шее было больно, но я не говорила ни слова. Я стискивала зубы, я хотела, чтобы бабушка была счастлива, хотела, чтобы рак не съедал ее изнутри. Только это и было важно.

Первое воскресенье, когда я не жду Пауля. Место на ограде остается пустым. Я смотрю из окна на улицу. Я вижу, как сижу там, мои волосы блестят на солнце и даже немножко отливают рыжим. Мне приходится сидеть на руках, иначе попа замерзает на холодных камнях, кожей рук я чувствую их шершавость.

Пронзительно-желтый «Смарт» Пауля заворачивает на нашу улицу, вот сейчас брат подхватит меня и закружит. Ты слишком мало ешь, — скажет он и обхватит своими большими руками мои запястья.

Что ты тут торчишь, — говорит Анна.

Она накрывает стол к обеду. Она все еще злится из-за синяков на голени и нарочно громко гремит тарелками. Я растворяюсь в пространстве за окном, странное ощущение, я куда-то ускользаю, уплываю, а здесь, у окна, остается моя пустая оболочка, прислонившаяся к подоконнику.