Вадим Фролов: Поворот

А в самом деле, что я — на своих ребят капать должен, если у меня отец милиционер? Дудки! И пусть не обижается. А Венька… что Венька? Парень как парень.

Во дворе я встретил Ольгу. Передник у нее был в пыли и нос в пыли, а коленки расцарапаны. Сама злая и чуть не плачет. А Повидло был ужасно виноватый и подлизывался к ней всячески.

— Ты чего? — спросил я.

— «Чего, чего», — сердито сказала она. — Не могу я с этим… Повидлой гулять. Увидел на той стороне какую-то шавку — ка-ак рванет. Я через барьер и через кусты перелетела. И на пу-узе через всю Моховую проехала. Вот теперь опоздаю из-за тебя.

Мне стало ее ужасно жалко, и я не выдержал. Взял у нее поводок, вытянул разок Повидлу вдоль спины, ухватил Ольгу за руку и понесся с ней домой. Смазал ей коленки йодом, вымыл мордаху, заставил переодеть передник, помог портфель собрать, опять схватил за руку, и мы вместе понеслись в школу. И по дороге я думал, что опять у меня что-то не так получается. Мишка-то ведь еще дрыхал. Несправедливо!

Уже совсем неподалеку от школы мне опять подставил ножку тот вчерашний парень с собачьими зубами и черными, как дырки, глазами. На этот раз я не упал — дерево помогло, я в него и врезался.

— Опять торопишься, — сказал парень.

— Беги, — сказал я Ольге. — Опоздаешь.

— А ты? — спросила она.

— Я сейчас, — сказал я.

Она побежала, но несколько раз оглядывалась. А у самой школы остановилась и некоторое время смотрела на нас. Видно, что-то ей не понравилось. Я махнул ей портфелем, и она нехотя пошла в школу.

— Ну, чего тебе? — спросил я у парня.

— Ты чего же уговор не выполняешь? — спросил он, оскалившись.

— Да ведь ты же сам ушел! — заорал я. — Я в садик вместе с твоим Фуфлой приходил, а тебя уже не было.

— А ты бы подождал, подождал бы, — пропищал он. — Так вот давай-ка сейчас сгоняй. А я вон на том углу подожду.

— Да пошел ты! — сказал я. — Я в школу опаздываю. И что я тебе, посыльный, что ли?

Он стиснул мне плечо, как вчера, — тут уж я чуть не запищал. И в это время на той стороне улицы я увидел Веньку Жука. А он увидел меня с этим типом и остановился как вкопанный, мне показалось, что он хочет драпануть — как-то он странно дернулся взад и вперед. В общем, явно испугался. Но потом довольно решительно направился к нам. И тут парень тоже заметил его. Он сразу выпустил мое плечо и уставился на Веньку, прищурившись. А Жук подошел как-то боком и стал рядом со мной.

— Приехал? — спросил он мрачно.

— Кто приехал? — пропищал парень. Венька и бровью не повел.

— Чего тебе от него надо? — спросил он и кивнул на меня.

— А ты кто такой, — опять спросил парень, — чтобы меня допрашивать?

— Ладно, кончай, — отрезал Венька зло, повернулся ко мне и сказал: — Ты иди.

Я хотел что-то сказать, но он так посмотрел на меня, что я пошел. На ступеньках школы я обернулся и подумал, не вернуться ли мне. Что-то уж больно не нравился мне этот тип. Сперва Фуфло, теперь Венька Жук. Он что-то говорил парню, и тот вроде спокойно слушал. Потом Жук махнул рукой, и парень пошел от него прочь. А Венька, словно раздумывая — идти ему или не идти, — нехотя направился в школу.

В вестибюле я глянул на часы: до звонка еще пять минут, и я решил подождать Веньку. «Что-то тут странное», — думал я.

Венька вошел в вестибюль, и я спросил его:

— Ты этого типа знаешь, что ли?

— Никого я не знаю, — буркнул он и начал подниматься по лестнице.

— Слушай, он Фуфлу знает, — сказал я, шагая за ним. Венька остановился.

— Чего пристал?! — сказал он сквозь зубы. — Отвали!

И побежал наверх.

А потом на всех переменах он сразу выходил из класса, и я нигде не мог его найти. Но если честно говорить, мне было, в общем-то, не до него, потому что уважаемая Маша Басова выкинула такой номер, что я даже растерялся. И не один, а целых три номера выкинула.

Во-первых, она пересела на другую парту. Устроила какой-то там обмен, в результате которого со мной рядом оказался ухмыляющийся Аполошка, а сама она уселась на первую парту со своим Герасимом-Германом — Г. А., как она его называет. То, что она пересела и со мной даже не поздоровалась — это ее дело. А вот то, что я будто бы мешаю ей заниматься — это уже не только ее дело. Она сказала об этом литераторше Ренате Петровне, когда та спросила ее, почему она пересела.

— Это правда, Половинкин? — строго спросила Рената Петровна.

— Правда, — сказал я. — Наверно, правда. Раз она говорит.