Жан-Клод Мурлева - Река, текущая вспять

— Не кричи, умоляю! — прервала его Мари. — Кого растерзали?

— Девочку! Это она кричала, я уверен!

— О ком ты говоришь? Какая девочка?

Он понял, что так и не рассказал о ней Мари. Странно, что это не приходило ему в голову, ведь раньше он столько думал о ней. Он неожиданно вспомнил тщетные попытки понять, откуда у него монетка в мешочке на шее. Он рассказал об этом Мари. Она поразмыслила и предположила:

— Если ты ничего о ней не помнил, то это может означать только одно…

Томек печально закончил фразу Мари:

— Что она была в Лесу Забвения… И она кричала. А медведи…

У него не получилось закончить. Он представил ее, такую красивую, в свете керосиновой лампы: «Вы продаете карамельки?»

Зачем теперь продолжать путешествие? Зачем дальше жить? Ему захотелось крикнуть изо всех сил: «Я вас не боюсь, толстые мерзкие медведищи!»

Ему захотелось петь во весь голос, стучать по кастрюлям, чтобы они пришли и растерзали и его тоже, и на этом бы все закончилось. Он сдержался только потому, что рядом были Мари и Кадишон, которые не хотели умирать. Он спрятался под одеяло и заплакал. Они долго так ехали. Томек был безутешен. Мари время от времени клала руку ему на плечо, гладила, успокаивая: «Все хорошо… все пройдет…» Потом, внезапно, она сжала руку крепче и прошептала:

— Томек! Я только что подумала: есть одна вещь, которую мы оба упустили из виду.

— Какая? — всхлипнул он.

— Ты не вспоминал о своей подружке, потому что она была в Лесу Забвения, верно?

— Да, и что?

— Теперь ты о ней вспомнил… Она вернулась в твою память…

Томек потихоньку начинал понимать, что хотела сказать Мари, и вдруг резко сбросил с себя покрывало.

— Конечно! Я снова думаю о ней, значит — она уже не в Лесу Забвения… Она вышла из него, Мари! Она из него вышла!

На радостях они обнялись. Кадишон прибавил шагу, и вскоре трое друзей выбрались с территории медведей. Они теперь могли говорить в полный голос, видеть горизонт и, конечно же, чувствовать тепло ярких лучей. При виде долгожданного солнечного света Томек и Мари пропели все песни, которые вспомнили, и, наконец, загорланили:

Кадишон, у которого ножки вовсе не болели, поскакал резво, как во времена своей молодости, и вскоре они выехали на освещенную равнину, оставив мрачный Лес Забвения позади.

Могила Пита была совсем скромной. Невысокий бугорок, над которым Мари сделала крест из двух ветвей орешника. Белые цветы росли там сами по себе, и это делало бугорок милым и веселым, как сам Пит при жизни. Томек и Мари стояли некоторое время молча, а потом Мари нежно прошептала:

— Вольно, капитан…

Ее глаза блестели, но она не плакала.

Поле превосходило по своей красоте все, что Томек когда-либо видел в жизни. Представьте себе сад, где посажены только цветы — лиловые, белые, красные, желтые, черные как ночь, один ярче другого. Так вот, перед Томеком предстали тысячи таких садов, до самого горизонта.

Он сделал несколько шагов вперед и наклонился к первому попавшемуся цветку. Цветок был похож на анютины глазки: такие же бархатистые лепестки, только ярко-зеленые, словно их специально покрасили. Томек сорвал один и поднес к носу. Оказалось, что цветок пахнет одновременно перцем и шоколадом, странное, но приятное сочетание. Томек снова вдохнул, на этот раз глубоко, и вдруг заметил, что у него на руках надеты старые варежки. Однажды он их потерял, да так и не нашел. Это его рассмешило, и он захотел показать их Мари.

— Мари, Мари, посмотри! Гляди на мои руки! Я нашел свои старые варежки! Я их в детстве носил!

Мари подбежала и хлопнула его по руке, выбив цветок.

— Брось цветок, Томек! Я запрещаю тебе рвать их!

Потом она отвела его на опушку леса, где их терпеливо ждал Кадишон.

— Томек, это какие-то неизвестные виды. Будь поосторожнее.

После этого они пошли в лес за хворостом, а когда вернулись, Кадишон истошно орал. Несчастный подумал, что остался один на всем белом свете. При виде друзей он запрыгал от радости и дал славный приветственный залп. Они развели огонь, и Мари приготовила целый котелок картошки в мундире. Они весело поели, наблюдая за заходом солнца. А когда наступила ночь, устроили в повозке два спальных места и легли рядом.