Альберт Лиханов: Мальчик, которому не больно

Я поел и уснул.

Когда проснулся, тихо было. Богородица на меня со стенки задумчиво смотрела. Мне показалось, что смотрит она на меня строго. Будто спрашивает о чём-то. Может, сомневается во мне.

Я ей покивал, помолился как мог. Попросил, чтобы помогла мне. Я ведь и сам в себе сомневался.

Потом взял линзу за белую ручку, повернулся к тумбочке, чтобы на паучка посмотреть. И сразу закричал.

Паучка не было. Не было его паутины. Ничего не было.

Бабушка и Папа прибежали вместе на мой крик. Папа был непричём — мы вместе гуляли на улице. А Бабушка?

Она же, например, обнаружив дома муравья или мотылька, случайно залетевшего, брала их в ладонь и выносила на улицу. Да ещё сажала на листок этого муравьишку и доброго пути ему желала. А мотылька отправляла в полёт как драгоценную конструкцию, построенную волшебным мастером.

Ещё Бабушка повторяла вслух — не мне, а всем, для всеобщего сведения:

— Не мы это создали, не нам это и ломать.

Она только комаров не признавала.

И вот, получалось, что никто не виноват. Но паучка-то не было. Я об этом кричал. Я спрашивал:

— Где мой паучок?

Папа стоял, разведя руки в стороны, а Бабушка воскликнула:

— Ой! Я совсем забыла! Я только обмахнула тумбочку тряпкой. Я забыла! Прости! Какой грех!

Я залился слезами. Мне было жалко моего терпеливого паучка, который почему-то так и не стал есть комара и муху. Мне было обидно, что терпение его подвело. Ушёл бы в другое место, может, и не получилось так.

— Что же, — спросил я Бабушку. — Теперь быть беде? Ведь больше нет часового Чока? И потустороннее явится к нам?

Бабушка молчала, неподвижно стоя передо мной, и плакала.

Папа поднял меня с кровати, одел и вынес на улицу.

Вдоль дорожки, ведущей к воротам, стояли невысокие фонари. И он поднёс меня к одному. В нём было сломано стекло с одной стороны. И внутри фонаря полно паутины.

Папа показал пальцем на сломанную стенку, и в глубине фонарика я увидел точно такого же паучка, какой у меня дома сидел. Справа и слева, и сверху и снизу вокруг него, обвязанные паутиной, лежали высохшие комары, мухи, осы и даже довольно большой мотылёк.

Я уже успокоился. Не плакал. Ругал себя. Ведь Папа принёс меня сюда, чтобы утешить — но чем? Тем, что вместо моего Чока есть ещё один паучок, на него похожий?

Но их же — тысячи и тысячи тысяч. А пропал именно мой — знакомый и друг. Паучок по имени Чок. И это большущая разница.

Р-раз, и его смахнули тряпкой.

Будто его не было.

И конечно, не надо бы плакать и кричать, как плакал и кричал я. Ведь не такой уж я и малыш. Но мне было горько от такой жестокой несправедливости:

— Взяли и нечаянно смахнули!

А ведь он так терпеливо жил. И терпеливо ждал. Как я!

А чего ждал я? Ждал ли?

Нет, это слово мне не подходит. Я надеялся.

Я надеялся, что поправлюсь. И мечтал, что вернётся Мама.

Да, она перестала меня мучать. Старалась уйти от меня и от нас. Как будто поднялась в воздух и отлетела.

Но она всё равно где-то была, и я верил, что она думает обо мне.

Однажды Папа пришел совсем растерянный. Бабушка выглядывала из-за его плеча, как, наверное, выглядывает Ангел. Только этот Ангел был довольно старенький и женского рода.

Он уже знал, что должен сказать Папа, и приготовился ему помочь. А может, помочь мне?

Папа вздыхал, щёлкал пальцами, крутил головой. Не решался. И Ангел похлопывал его по плечу, поощряя.

Мол, давай. Дескать, не бойся.

И Папа проговорил, опустив голову.

— Мама уехала. Далеко. В другую страну. За океан. Чтобы родить тебе сестрёнку или братца.

Я усмехнулся, но что-то горькое подкатило к горлу. Сжало его. Я спросил:

— Она вернётся? Папа пожал плечами:

— Может быть.

— Может быть? Или вернётся? — спросил я не своим голосом.

— Вернётся! — твёрдо сказал Ангел, но Папа проговорил совершенно неуверенно:

— Но они имеют там дом. А Мама говорила, что хочет начать всё сначала. Я сполз вниз. Укрылся, как всегда, одеялом. Натянул его до подбородка. Замолчал и закрыл глаза.

Папа и Бабушка ушли. Но недалеко. Шептались в соседней комнате. Бабушка спрашивала:

— Что теперь будет?

Папа, похоже, пожимал плечами.

— Как это принял Мальчик?

— А что ему остаётся? Постепенно утешится, — ответил Папа. Но что было со мной? Я плакал. Слёзы катились сами по себе, без всякого моего желания.

В одно какое-то мгновение я подумал: «Зачем мне это сказали?» Но в другое, соседнее с ним, мгновение я ответил себе сам: «Правильно сделали, что сказали».