Альберт Лиханов: Мальчик, которому не больно

Пить мою слезинку!

Я откинулся, бросил на одеяло чудесную линзу в золотом ободке с белой ручкой и тихо заплакал, свернувшись калачиком.

Потом, наверное, уснул.

А проснулся оттого, что кто-то гладит меня по плечу. Это был Папа. Я обернулся к нему.

— Я не понял, — тихо сказал он, — ты спишь или плачешь?

Я поднялся кое-как и повис у него на шее.

И тут мне Папа сказал слова, которым я не удивился. Потому что, наверное, уже отплакал их. И всё, что они обозначали.

— Наша Мама, сынок, — сказал Папа каким-то бесчувственным, деревянным голосом, — бросила нас. У неё новая семья.

Он набрал воздуха в лёгкие, прежде чем ударить меня:

— И у неё будет новый ребёнок.

Но мне не было больно.

Откуда-то я всё чувствовал и всё знал.

Я терпел, как паучок, — без конца и до конца.

О чём бы я не думал, всё возвращалось к Маме.

Просто-напросто она представлялась мне. Являлась. Я видел её в своей комнате — на туфельках с высокими каблуками. Стоит или ходит. Чок-Чик, Чик-Чок. И всё время улыбается.

И слёзы сыпались из меня.

Бабушка сказала мне с тревогой, что я стал плохо есть. Что я похудел. Но разве дело во мне?

В Папе.

Во всех в нас.

Папа оброс щетиной — перестал бриться. Разучился шутить и смеяться. А Бабушка-то! Сама-то! Съёжилась-скукожилась. Даже ростом стала меньше. И тапками своими не шлёпает бодро, а только тихо прихлапывает.

И в это время приехал Батюшка. Тот самый, знаменитый доктор с золотым крестом.

Я слышал, как он долго извинялся в прихожей. А ко мне вошёл в сопровождении еще одного, совсем молодого священника — ну в общем, он был одет так же — в чёрную длиннополую одежду. А в руках держал что-то похожее на серебряное ведёрко.

Батюшка радостно ко мне подошёл, поцеловал в лоб. А я осторожно коснулся его креста. Он был всё такой же холодный.

Доктор-священник встал у меня в ногах, раскрыл толстую книгу и стал говорить торжественные слова.

Я их, конечно, не помню. Но слушать их было сразу и радостно, и страшно.

Наверное, потому, что такими словами и такими выражениями люди не разговаривают. Эти слова, думал я, существуют только для священных дел.

Таких, например, как мое крещение.

Батюшка говорил надо мной таинственные слова, а потом взял рукой что-то похожее на большую кисточку из серебряного ведерка с водой и окропил меня. Будто крестом осенил.

И так три раза. Мне стало щекотно и весело. Я тихонечко засмеялся. Бабушка меня шёпотом заругала, но священник сказал ей:

— Ничего! Ничего! С радостию входит он!

Ещё он подарил мне тогда иконку. Размером с почтовую открытку, с красивым золотым ободком. И на ней была нарисована женщина с ребёночком. Он сказал, что это Богородица с новорожденным Христом. И дал мне книгу «Библия для детей».

И тут они ушли. А я остался один.

Теперь со стенки прямо на меня смотрели Богородица и маленький Христос.

Я полежал в тишине. Молчал и смотрел на маму Христа, а потом протянул к ней руки, закрыв глаза. И представил, что я обнимаю её за шею, как хотел обнять свою маму.

Богородица наклонилась ко мне, чтобы было поудобнее, и я прижался к ней. А маленький Христос, показалось мне, поцеловал меня в лоб.

Что-то вздрогнуло и сдвинулось во мне. Но — что, я понять не мог. Не знаю, хорошо ли в этом признаваться и говорят ли про это вообще… Но Мама, которая все время перед глазами стояла, в этот момент куда-то отошла. Будто спряталась в темноте.

Перестала меня мучать.

А потом беда случилась с паучком.

Перед Пасхой Бабушка стала прибирать дом. А нас с Папой отправила гулять.

Папа усадил меня в электрическую коляску и мы поехали за ворота. Ведь Бабушка долго перечисляла, что ей надо сделать: обмести потолки, протереть батареи, вымыть пол… Это значило, что она просит: погуляйте подольше. Мы и гуляли.

Катались по дорогам дачного поселка. Уступали встречным машинам. Оглядывались по сторонам, наблюдая весну.

Конечно, катался и уступал я в своем электромобиле. А оглядывались мы вместе с Папой.

Он давал мне понюхать опавшие тополиные серёжки — как они радостно пахнут. Обращал внимание на ростки лесных ландышей, стоявших, словно строй солдатиков возле самой дороги. Ну и много ещё чего можно было наблюдать, радуясь весне, и много чего слышать. Вон как птицы щебечут, будто, торопясь, перебивают друг друга, чтобы сказать, как им хорошо и счастливо.

Когда мы вернулись, Бабушка давно всё прибрала, обед приготовила, тарелки на стол поставила. А мне поднос с едой в постель принесла.