Яков Кравченко: Ночь на кордоне

Отец подошёл к сыну и, запустив ему пальцы в волосы, повернул лицом к себе.

— Ну-ка скажи, почему ты не сделал, что тебе приказывали?

— Потому что… потому что… — моргая глазами и глотая слёзы, отвечал подросток, — мне уже перед ребятами стыдно. После уроков кто в кино, кто на каток идет, а я… на базар. Пока из комсомола исключат…

— Ах, бедняжечка! Из комсомола его исключат. Смотри, сопля на рубаху упадёт! А ты знаешь, что матери нельзя такие корзины поднимать, или тебе всё равно?

— Пусть не поднимает. Это ты её заставляешь. Все люди, как люди, в колхозе работают, одни мы вьюнов ловим. В городе проходу не дают. Каждая баба останавливает: «А рыбки нет? А вьюнов не привез?»

…В тот день жена Семёна не вернулась с базара. С ней повторился сердечный приступ (сердце у неё давно болело), и она попала в ту же больницу, в которой была уже месяц назад. Корзины и часть непроданных вьюнов привёз сосед Донцовых на следующее утро.

Целую неделю Семён просидел без дела и под конец совсем извёлся. Терзался он потому, что в камышах уже шестой день стояли непроверенные верши. Сейчас в них вьюны, как сельди в бочке, задыхаются от тесноты. Сколько денег, сколько времени упущено! И ничего не поделаешь. Жену всё обещают выписать, да никак не выпишут. А тут у Володьки четверть кончается, нельзя от школы отрывать. Кольку же одного бросать невозможно. Малый такой, что только за ворота выйдешь, сейчас же спички в руки и давай ракеты запускать. Того и гляди дом спалит.

Семён и сам не знал, как связался с вьюнами. Сначала с соседом рыбачили просто так, скуки ради. Летом посидят на берегу вечернюю и утреннюю зори с удочками и — домой. Уловы были пустяшные. Как говорится, ни радости в них, ни сладости. Но потом засосало. Да ещё как! Бывало, поставит с вечера перемёт на яме и до утра, хоть глаза коли, не заснёт. Всё мерещится, как крупный сом жилку натягивает, с крючка соскочить хочет. Потом начал ловить запрещёнными способами: перегораживал в узких местах речку сетями, бил рыбу острогой из-под света. Зимой переключался на вьюнов. Ну, а когда пошли большие деньги (на городском рынке за рыбу хорошо платили), он и сам уже не знал, что любит больше — ловить ли рыбу или получать рубли.

Семён деньги на книжку не клал. Они лежали у него в чемодане в коробке из-под духов. Когда в доме все ложились спать, Семён зажигал настольную лампу и доставал коробку. Деньги он пересчитывал, складывал пачками и, как это делали в конторе госбанка, перевязывал ленточками. Любил он держать в руках эти бумажки. Доходило до смешного: строил из пачек шалашики, нюхал их и при этом смеялся, как ребёнок. Зоя как-то сказала ему:

— Смотрю я на тебя, Семён, как ты с деньгами играешь, и мне страшно становится. Вот кажется мне, что ты ненормальный, и всё.

…Целую неделю томился Семён, а в воскресенье не выдержал.

— Володька, — сказал он рано утром, — одевайся теплее, пойдём за вьюнами. Собирай верши…

Старший сын вопросительно посмотрел на отца.

— А Кольку на кого оставим? Может, подождём маму? Её сегодня обещали выписать.

— Ещё неизвестно, выпишут ли, — проворчал Семён. — В пятницу тоже обещали. Машину сгонял, вещи отвез, а её не пустили… Отведёшь Кольку к Макаровым.

— У Макаровых Танька корью болеет.

Семён задумался. На щеках заиграли желваки. В самом деле некуда девать мальчишку. Вот задача!

Колька во время этого разговора, затаив дыхание, смотрел то на отца, то на брата.

— Не пойду я к Макаровым! — заголосил он вдруг. — Не пойду! Я пойду с вами, я хочу ловить рыбу!

Личико его смешно наморщилось, из глаз быстро-быстро закапали слёзы.

Отец с минуту неподвижно смотрел на мальчика. На застывшем лице его боролись какие-то чувства. Потом он сорвался с места и торопливо стал одевать сына.

— Не плачь, Колька, не реви! Пойдёшь с нами. Дадим тебе вершу, и будешь ты ловить вьюнов. Надевай шапку…

Утро только начиналось. За рекой красной полосой занималась заря. Из деревенских труб густой белый дым отвесным столбом поднимался кверху. Голубой снег скрипел под ногами, щёки покалывало.

Донцовы шли за вьюнами. Семён, в больших валенках, с лопатой и пешней за плечами, шёл первым. За ним Владимир вёз на салазках верши и мешки. Шествие замыкал Колька. Воротник его длинного пальто был поднят и обвязан шарфом так, что вертеть головой было невозможно, приходилось, как волку, поворачиваться всем туловищем. За плечами у него было самодельное ружьё, которое сделал ему из дощечки отец. Верёвочка была тесна и врезалась в плечо.