Станислав Романовский: Семейный экипаж

Головой дедушка едва не касается потолка, и Нурлан спрашивает с некоторым недоверием:

— Больше тебя?

— Гораздо больше, — улыбается дедушка.

— И больше бригадира Ивана Пантелеевича Семибратова? — не верит Нурлан. — И его жены учительницы Натальи Николаевны?

— Конечно, больше, — убеждённо отвечает старик.

Огорчённый Нурлан отходит к окну. Оттуда тянет полынным ветром. В горячем воздухе, как белая горная вершина, дрожит элеватор на станции Шильда. В обычные дни его не видно, но, если погода удаётся наособицу ясной, он выплывает, как видение.

И Нурлан осенённо показывает на него рукой и кричит:

— И даже больше этого элеватора?

Из-под руки дедушка долго смотрит на элеватор, вздыхает и, не говоря ни слова, расставляет на полу, на ковре, пиалы, сахарницу, белый чайник с алыми розами и мягко спрашивает:

— Ты, сынок, шибко хочешь есть?

— Недавно я хотел есть не шибко…

— А теперь?

— Теперь?.. — вздыхает Нурлан. — Теперь, наверное, шибко.

Дедушка достаёт из печи блюдо с баурсаками — кусочками кислого теста, варенными в бараньем сале, и ставит посреди мазанки. Нурлан не спешит садиться и ждёт, когда сядет хозяин.

Наконец дедушка опускается на ковёр и кивком разрешает сесть праправнуку. Тот с достоинством устраивается напротив хозяина.

А дедушка кладёт ему и себе на колени по белому полотенцу и говорит слабым голосом:

— Видишь ли, сынок, Магомет, конечно, не больше элеватора…

Баурсаки — тёплые и непередаваемо вкусные — тают во рту, и Нурлан благодарно кивает.

— Не больше? — спрашивает он с набитым ртом.

— Не больше, — грустно подтверждает дедушка. — У него была жена Хадича. Хорошая женщина! Дай бог каждому такую. Когда он очень уставал от работы, она брала его под руку. А если бы Магомет был больше элеватора, какая нужна женщина, чтобы взять мужчину под руку? Таких женщин нет. Теперь он мало что может, а раньше многое мог! Он был, конечно, не больше элеватора.

Последнее предложение дедушка произносит почему-то очень грустно, задумывается, забывает про чай и про баурсаки, и глаза его смотрят куда-то внутрь себя. Нурлану до слёз жалко старика. Он трясёт его за плечо.

— Что же ты ничего не ешь, дедушка?

— Почему не ем? Я ем. Это потому, что ты ко мне пришёл! — Дедушка гладит Нурлана по голове. Пальцы у него шероховатые и щекотные. — Вот когда ко мне никто не приходит, я не ем, а только пью чай.

— Почему?

— Почему? Потому что никогда не думал, что столько буду жить. Никто не знает, сколько мне лет. И начальники тоже не знают!

— И ты не знаешь? — спрашивает Нурлан.

— В молодости я знал, — оправдывается дедушка. — А потом сбился со счёту. Я пережил столько людей и столько яблонь. Яблоню тоже тяжело переживать, сынок!.. Разве я жалуюсь? Я только почти совсем не сплю. Когда я умру, я отосплюсь…

— Ты не умрёшь, дедушка! — как заклинание произносит Нурлан, и, наверное, очень громко, потому что старик с недоумением глядит па него.

Губы у Нурлана дрожат. Готовый разрыдаться, он до морщинки на лице, до трещинки на землистых руках, до «солнышек» на ногтях запоминает дедушку.

И замирает: на порожке стоит мама и держится за сердце.

— Тебе нисколько не стыдно, Нурлан? — тихо выговаривает она. — Из детсада ко мне домой прибежали: «Где ваш сын?» У меня с сердцем стало плохо. А мне ещё рано ходить в сердечницах… Ольмэз-ага, ты, наверное, опять говорил с ним о Магомете? Когда ты перестанешь сбивать ребёнка с толку?

Мать рывком поднимает сына с ковра и, высоко и больно держа за руку, ведёт к посёлку Адамовке. Мальчик то и дело оборачивается.

Дедушка стоит у калитки и смотрит вслед. Свободной рукой Нурлан украдкой машет ему.

Дедушка машет ответно.

А потом он пропадает из виду.

Под ногами хрустят хрупкие плитки такыра. И только тут Нурлан вспоминает, что он забыл рассказать дедушке о встрече со старым орлом, который пил из глиняной плошки.

Как же это он позабыл-то, а?

Да и была ли эта встреча? Ведь сейчас в глиняных посудинах нет ни капли влаги.

Дома мама в ванной в трёх водах моет Нурлана и просит:

— Скажи что-нибудь.

Нурлан молчит, ему жалко дедушку.