Владимир Машков - Последний день матриархата

– Но если ты уедешь, – вспомнил я о словах Глафиры Алексеевны, – наша команда рассыплется, а у нас на носу четвертьфинал.

– Все ясно, – вспыхнула Наташа, – тогда ты выполнял поручение Калерии, а теперь Глафиры…

Наташа вырвала свою руку из моей и побежала. Очень хорошо, что она была сегодня в платье, поэтому я ее быстро догнал.

– Я и сам хотел с тобой поговорить, – примирительно произнес я.

– А вы все понимаете, – неожиданно выпалила Наташа, – что я не могу играть.

– Почему?! – поразился я. – Ты лучше всех играешь! Нет, Саня лучше всех, а ты после него…

– Я девочка, – тихо сказала Наташа.

– Верно, – опомнился я.

– А никто из вас не видит, что я девочка, – с обидой в голосе произнесла Наташа.

– Я вижу, – возразил я. – И всегда видел.

– Это правда, – Наташа уткнулась носом в гвоздики и рассмеялась. – Ой, и дуреха я была, когда дралась с тобой. Представляю, как ты меня ненавидел.

– Нет, – я покачал головой, – я не могу тебя ненавидеть.

Мы вышли на площадку, где крутились карусели.

И тут в толпе гуляющих я увидел своих родителей. Папа вел маму под руку и темпераментно что-то ей говорил, а мама ему восторженно внимала. Они были так увлечены разговором, что не заметили нас.

– Твои родители помирились, – с завистью произнесла Наташа.

Ну, папа молодец. Претворяет в жизнь мой план. А мама? Так вот в какую библиотеку она торопилась. Что ж, теперь мы с ней квиты.

– Кир, а то письмо? – начала Наташа. – Ну, которое мой отец перехватил… Где оно?

– Вот оно, – я вытащил из кармана запечатанный конверт и протянул Наташе.

Как здорово, что я сегодня вспомнил о письме и захватил с собой.

– Не так, – покачала головой Наташа, – ты брось письмо в наш почтовый ящик. А я его оттуда возьму.

Я спрятал письмо, и мы, побродив еще немного по парку, отправились домой.

В подъезде мы попрощались. Наташа поднялась наверх, к себе. А я опустил письмо в почтовый ящик и пошел домой. Едва за мной захлопнулась дверь, как по лестнице раздался быстрый стук каблучков – Наташа бежала вниз, за письмом, чтобы на этот раз его никто не перехватил.

А назавтра случилось то, что должно было случиться. Наташа уехала в маленький старинный городок.

Наша футбольная команда, собравшаясь на тренировку, пребывала в унынии, а Глафира Алексеевна ходила по площадке, как разъяренная львица. Бабушка совершила непростительную ошибку. Она могла догадаться, что мы с Наташей будем говорить совсем не о футболе.

А еще на Наташу, наверное, произвело впечатление мое письмо, вот она вновь превратилась в девочку и ее неудержимо потянуло в маленький старинный городок. Я был горд, что сумел сочинить такое письмо, которое, пусть с опозданием, перевернуло душу Наташи.

Вдруг Глафира Алексеевна остановилась и хлопнула себя по лбу:

– Никудышный из меня психолог!

И звонко, по-детски рассмеялась. За эту непосредственность мы ее и любили.

– Давайте тренироваться!

Но тренировка шла вяло, нехотя, один лишь Саня играл, как обычно, в полную силу.

А вечером к нам домой заявился Наташин отец. Он не влетел, не ворвался, а вошел робко, огляделся по сторонам, словно человек, который что-то потерял и надеется здесь обнаружить свою пропажу.

– Она снова убежала, – без лишних слов отец протянул маме записку.

– Добрый вечер, садитесь, пожалуйста, – мама взяла листок бумаги.

– Извините, спасибо, здравствуйте, – Наташин отец перепутал все на свете и бухнулся в кресло.

Мама прочитала записку и вернула Наташиному отцу.

– Ну что вы скажете? – Наташин отец глядел маме прямо в рот.

– Я думаю, что вам надо запастись терпением, – произнесла мама. – Время все поставит на свои места.

Мамин ответ не удовлетворил Наташиного отца, и он дал мне записку. И вот что я прочитал.

«Папа!

Я поехала к маме. Запрещаю тебе приезжать за мной. Скоро вернусь. Будь благоразумен и не делай глупостей.

Твоя дочь Наташа».

– Что ты скажешь? – Наташин отец уже на меня глядел с надеждой.

– Я думаю, что надо прислушаться к совету дочери, – дипломатично ответил я.

– Не понимаю, чего ей не хватало? – Наташин отец обернулся за поддержкой к маме. – Эти дни она каталась как сыр в масле, вытворяла все, что хотела, на голове ходила… Я дал ей все, что она желала. Разве что птичьего молока у нее не было.

– А может, ей мать больше дала?

Глаза у мамы сузились – это означало, что она рассержена.

– Что она может предложить, кроме стишков, – снисходительно ухмыльнулся отец. – Нет, тут другое…