Николай Асеев - Добровольцы

Но не говорил этого Васейка своему ученому другу. Только часами, лежа на спине, сам обо всем раздумывал. И чуял, как в груди его растут те же силы, что и в былинке, и тянет его от земли какая-то радость. «Расту, — думает Васейка, — а потом, как вырасту, опять в землю уйду, должно, как и былинка, семечком, и опять землю за собой вверх тащить буду».

Однажды в июле, в полдень, когда коровы, ошалев от зноя, забрались по брюхо в воду и стояли там, неподвижные и ленивые, как какие-нибудь древние животные, второй подпасок, Сема, ходивший в село за обедом, принес полон рот вестей. Говорили, что царь объявил войну немцам, — парни уже гуляют с гармониками, справляя проводы. И когда к вечеру стадо, пыля своими тысячью ног, вошло, мыча и блея, за околицу, Васейка не узнал деревни. Перед каждой избой стояли запряженные телеги, ржали лошади, гомонил народ, отправляли в город кто сына, кто брата, кто мужа, странный то был вечер. Увидал Васейка, как жизнь, дотоле сонная и однообразная, всполошилась, закружилась, пошла колесом, как лес под бурей. Деревня не ложилась тогда долго за полночь: то скрипели колеса, то гремела гармоника. В ту ночь и Васейка решил идти на войну.

Утром не пела пастушья свирель под окнами, не щелкал длинный бич росистую траву, и тетка Цветьиха, проснувшись посмотреть тесто, напрасно надоила теплого молока: не было Васейки ни на сеновале, где он обычно спал летом, ни в избе, ни на гумне. Хватила руками об полы Цветьиха, побежала по людям спрашивать, не видали ли Васейкиных ясных глазочек, — нет, никто знать не знал, ведать не ведал.

А Васейка себе ехал да ехал в товарном вагоне — где тайком, где за двугривенный в далекую губернию.

Ехал, ехал да доехал. Не бывал он ни разу еще в большом городе, и показалось ему, спервоначала, что запутается он на этих широких мощеных улицах. Но природная смекалка подсказала ему путь. За телегами, тянувшимися бесконечными вереницами по улицам, добрался он до большого белого здания, у ворот которого толпился стеною народ. На нем золотыми буквами красовалась надпись: «Воинское губернское присутствие». Храбро дождавшись своей очереди, вошел Васейка в большую комнату с царскими портретами по стенам и длинным зеленым столом, за которым сидел белоусый, толстый, говорливый полковник. «Генерал!» — мелькнуло в голове Васейки. А «генерал» уже на него покрикивал:

— Тебе что нужно, мальчонка?

Смело смотря в глаза, вытянув руки по швам, — видел небось, как солдаты на маневрах отвечали начальству, а что раз Васейка видывал, то навсегда и запоминал, — ответил он, стараясь пустить голос потолще:

— Заставьте Бога молить, ваше высокопревосходительство, позвольте на войну записаться: я уже школу окончил!

Посмотрел на него удивленно полковник, усмехнулся — усмехнулись и сидевшие за столом офицеры. Спросил его «генерал»:

— А кто ж тебя на «войну-то» отпустил? — и засмеялся коротким смешком.

Почуяло сердце Васейкино, что все он на шутку свести хочет, но еще попытался ответить.

— Ваше высокопревосходительство, никто меня не отпускал — и отпускать некому, а что ежели насчет стада, так я пастуху Пантелею уже много раз говорил, что это лето последнее; пускай они за долг мою избу возьмут у тетки.

— Постой, постой, — перебил полковник, — так ты, значит, пастух? Как же ты, пастух, лицо общественное, свою службу бросил и на войну бежать хочешь? Никак я тебя пустить не могу. Отец у тебя есть? Что? Что же ты плачешь никак? Вот тебе и воин! Ну-ка, налево, кругом, шагом марш! Арефьев, доставь его к родителям — да чтоб смотрели за ним, а то такие бегуны с первого раза не отчаиваются.

Но напрасно смеялся полковник над Васейкой — не плакал он, а только стоял, потупившись от досадливой краски, что залила ему лицо по самые уши. А уж Арефьев — дюжий унтер — подталкивал его легонько к выходу, расспрашивая по пути о родителях.

— Отец-то твой, небось, здесь же на базаре толчется? Ну, утри нос да беги к нему, а мне и без тебя делов много. Некогда мне тебя на позицию доставлять.

Выйдя из белого здания, Васейка понял, что без хитрости на войну не попадешь, что взрослые все равно не поймут, как далеко от шутки было его желание. Да и какой же он маленький, когда сам в лесу один на один с такими дубами справляется! А глаза у него такие зоркие, что другим и вполовину не увидеть. Не ждать же ему солдатчины: тогда и войны уж не будет. Тихонько брел Васейка по шумящим улицам, пока голод не дал о себе знать. В большие магазины с огромными стеклами зайти он не осмелился: благо по пути встретился пирожник, прославлявший свой товар зычным голосом. Видя, с каким аппетитом Васейка набросился на пирог с печенкой, обратился он к нему с приговорками: