Василий Голышкин - Лёшка

— Хенде хох! — крикнул он, и мальчик послушно поднял руки. Но странно, смотрел не испуганно, а удивленно.

Спросил по-немецки, кто, откуда и чего по лесу шляется.

Мальчик, ничего не поняв, уловил, что о чем-то спрашивают, и поднял корзину.

— Гриб! — как глухому крикнул он. — Чернушка! — А сам лихорадочно размышлял, видел или не видел фашист, что он держал в руках.

— О, гриб! — понимающе кивнул Шульман, в свою очередь лихорадочно размышляя, уяснил или не уяснил себе мальчик назначение провода, который держал в руках.

Мальчик опустил корзину, да так неловко, что она, задев за куст репейника, опрокинулась и вывалила бутылку с какой-то жидкостью.

— Васер? — спросил Шульман.

Мальчик лукаво ощерился:

— Са-мо-гон!

Глаза Шульмана загорелись.

— Дай! — протянул он руку.

Но мальчик, как наседка, набросился на бутыль и залопотал, мешая немецкие слова с русскими:

— Нихт… Нельзя! Гросфатер давать, киндер относить… базар!

Шульман осклабился: хоть и русская душа, а родственная. С той только разницей, что он доброе пиво варит, а они — внук с дедом — дикую водку гонят. Отобрать и прогнать? По-глупому можно и так. Но он, Шульман, не глуп, а, наоборот, умен и поступит не по-глупому, а по-умному. Перед ним кто? Маленький дикарь из большой дикарской страны. А дикари, как ему точно известно, во всех дикарских странах одинаковые. Помани дикаря побрякушкой, и он потянется за ней, как карась за наживой. К сожалению, никаких блестящих побрякушек у Шульмана не было. Но это его не смутило. У него было нечто такое, на что юный дикарь — при известной ему, Шульману, распущенности юных дикарей — непременно должен был клюнуть. Шульман порылся в карманах шинели и извлек на свет картонный пакетик с дымящей барышней.

Глаза у юного дикаря восхищенно заиграли: сигареты!

— На — дай! — сказал Шульман, протягивая пачку.

— Дай — на! — в тон ему ответил мальчик, беря сигареты и протягивая в обмен бутыль с самогоном.

Все? Можно расходиться? Как бы не так. Нечто, более сильное, чем магнит, удерживало их на месте.

«Знает или не знает, что держал в руках?» — размышлял Шульман, пытливо глядя на мальчика.

«Видел или не видел, что я держал в руках?» — размышлял мальчик, угодливо глядя на толстяка немца. А если видел, неужели ничего не заподозрил? Может, потому и не отпускает, что видел и заподозрил? Если так, подозрение надо снять и еще раз провести за нос эту толстую бочку…

Он вдруг наклонился, поднял провод в свинцовом чехольчике и с невинным видом спросил:

— Вас ист дас?

Ни один мускул не дрогнул на жирном лице-пузыре обер-ефрейтора. Он равнодушно взглянул на провод и, ткнув пальцем в небо, по складам проговорил:

— Гро-мо-отвод!

И тут же был вознагражден за свою находчивость. Мальчик испуганно отдернул руку, и провод утонул в траве.

Шульман хохотнул над его испугом и тут же турнул прочь, выпалив в мальчика всю обойму заученных слов:

— Шнель!.. Ходить!.. Мотать!.. Марш!

Мальчик скользнул в лес и как сквозь землю провалился. Но это для Шульмана. Сам же он обер-ефрейтора из глаз не выпускал. Не для того маленький с большим играл в кошки-мышки, чтобы выпустить. Он сразу, при первом взгляде на ефрейтора, понял, кто это, зачем здесь и что это за змея, которую он принял за ужа. Не змея и не уж это, а телефонный кабель! А сам обер-ефрейтор — телефонист, о чем у него не на лбу, правда, а на шинели было написано. Из-под шинели у него — Валя ее сразу узнал — «ухом» наружу торчала телефонная трубка. Одного Валя не знал, кого и с кем связывает телефонный провод.

Обер-ефрейтор, помыкавшись в оба конца вдоль по проводу, притомился и решил отдохнуть. Разобрался, сняв шинель, уселся на нее, застелив газетой, аккуратно настрогал сальца, сырку, колбаски, хлебца и принялся работать, пустив в ход жернова зубов. Закусив, распечатал бутылку, из которой потянуло вдруг таким духом, что он, не пригубив еще, ощутил легкое головокружение. Помотав по-конски головой, пошарил в крыльях шинели и достал раздвижной, как гармошка, стаканчик.

Валя, затаясь поодаль, наблюдал за тем, что будет дальше. Вот и ожидаемое! Обер-ефрейтор опрокинул стаканчик и замер без дыхания, выпучив глаза.

Он не сразу уснул, нет. Валя и не надеялся, что сразу. Еще бы, такая бочка! Но, приняв второй стаканчик и осоловев, опрокинулся навзничь замертво! Партизанский «гросфатер» постарался на славу, сварив сногсшибательное зелье. Партизаны нарочно снабжали своих разведчиков этим зельем. И разведчики часто откупались им от врагов.